Волк в капкане (СИ)

Тем временем Клоэ на финише разговаривала с одним из спортсменов из пятой группы, Бертом Эберхардтом. Самоуверенный, довольно опытный спортсмен был одним из лидеров сборной, привык к тому, что девушки бегают за ним, чем с удовольствием пользовался. Клоэ за ним никогда не бегала, более того — стойко игнорировала его знаки внимания. Берта это несколько напрягало — отбить девушку у выскочки Ромингера казалось заманчивым. Сейчас, может быть, ситуацию можно повернуть себе на пользу.

— У тебя это красиво получилось, — сказал Берт. — Знаешь, что тебе теперь осталось сделать, чтобы закрепить успех?

— Знаю, разумеется, — очаровательно улыбнулась Клоэ. — Выкинуть из головы и его самого, и эту девочку. Кругом полно интересных парней, правда, Берти?

— Безусловно, крошка. Как насчет свидания вечером?

— Заметано.

— Тогда после тренировки встречаемся в лобби в 7 часов. Ужинать будем в Мармит^[1].

— Зашибись.

Отто не обратил ни малейшего внимания на перешептывания своей девушки и Берта. Ему было бы все равно, даже если бы они начали обниматься прямо на трассе. Он строил собственные сладкие планы на вечер. Сначала он тоже подумывал о том, чтобы повести Рене в ла Мармит, а потом решил, что это дурацкая идея. Слишком вычурно и многолюдно. Он бы предпочел какое-нибудь маленькое тихое местечко, где полумрак, тишина, столиков штук шесть, и они такие маленькие, что можно всячески лапать и щупать свою красавицу под столом. И в Мармит не ходят в джинсах. А у него нет никакого подобия смокинга или хотя бы приличного костюма, не только здесь, но и дома в Цюрихе. Вообще нет.

И у Рене вряд ли есть с собой вечернее платье. Он хотел бы, чтобы она надела тот красный топ, в котором она была позавчера вечером, когда он сидел и таращился на нее, пуская слюни от вожделения. Вчера она была в синем свитере, таком же мешковатом, как и ее куртка, и в толстых штанах, видимо, на чем-то вроде синтепона. А он хотел, чтобы она была в джинсах, которые облегают ее роскошные ноги, подчеркивают крутой изгиб ее бедер, а сверху оставляют открытым живот. Но сначала он, пожалуй, стащит с нее эти джинсы и…

Черт. Он стоит на вершине зверской трассы, надо ехать вниз, Регерс уже машет кулаком, а Тони Раффнер шипит сзади «Эй, Ромингер! Тебя ждут!» — это последний старт на время. И надо съехать не только без падений, но и по возможности уложиться в то время, которое было бы хоть приблизительно приемлемым для лучшего юниора Швейцарии. А у него стояк такой, что ехать ну никак нельзя. Нечего было вспоминать, как в этом красном топе ее соски торчат через ткань. О, черт!

Он пропустил Тони вперед, сам постоял в сторонке, выкурил сигарету, и после этого кое-как съехал. Времени ему понадобилось ровно на 7 секунд больше, чем Фортнеру, и на 8 больше, чем Брауну, а раньше он проходил быстрее любого из них на 8-10 секунд. И тут Регерс тоже ничего не сказал. Хотя раньше он бы от такого результата матерился минут 5, и при этом, если повезет, ни разу бы не повторился. Отто закурил еще одну сигарету и тихо ушуршал в сторону стоянки. Нет, больше он сегодня не поедет. Пусть его хоть расстреливают за это. Да и 5 часов вечера, темно — включились прожекторы. На сегодня хватит, сейчас все уже поедут в отель, от силы еще раз скатятся. Ну уж это без него. Отто загрузил лыжи на крепеж на крыше БМВ, сел за руль, включил магнитолу. На этот раз произошло нечто необычайное — вместо того, чтобы оставить настроенную волну с новостями и спортивной аналитикой, он начал вертеть ручную настройку, нашел станцию, которая передавала рок, и выехал на дорогу, громко и фальшиво подпевая Джону Бон Джови.

Артур оказался в «Вальдхаусе» раньше, чем Отто. Ему никто не угрожал страшными карами за прогул тренировки, и ему ничего не стоило слиться пораньше — Регерс не обратил ни малейшего внимания, слишком занятый Ромингеровским сегодняшним провалом.

Коль скоро Ромингер был зафиксирован на трассе супер-джи, Артур наконец увидел возможность поговорить с сестрой наедине. Он постучал в дверь ее номера в тот самый момент, когда Отто вышел на последний старт этого дня.

Рене открыла дверь. Она ждала Отто, а о существовании остального населения Земного шара забыла напрочь, поэтому предстала перед братом в очередном красивом комплекте весьма сексуального белья — с мелким леопардовым рисунком и тонким бежевым кружевом. Артур не мог не оценить и взрослое соблазнительное белье, и ее столь же сексапильную фигурку. Нда, выросла девка, а он и не заметил. А теперь уже поздно — кое-кто заметил это первым.

— Ой, — смутилась Рене. — Извини… Я…

Она метнулась в ванную и вышла оттуда через несколько секунд в своей детской фланелевой пижаме с какими-то то ли кошками, то ли медведями. Сейчас, когда пижама скрыла и изысканное белье, и роскошные изгибы ее тела, ей можно было дать все четырнадцать лет, и разговор о том, что она с кем-то там спит, уже тянул на обсуждение уголовной ответственности за сожительство с лицом, заведомо несовершеннолетним. Но деваться было некуда.

— Я отпросился у Регерса на завтра, — сказал Артур. — Сейчас я помогу тебе собрать вещи, и поедем домой. — Он говорил сдержанно и спокойно, как человек, который все решил и не позволит никому становиться у себя на пути. Он говорил, почти в точности копируя интонации Ромингера, что вообще делал довольно часто, сам того не замечая. Ни у какого Регерса он еще не отпрашивался, это был чистой воды экспромт, но Брауну ничего не стоило отпроситься задним числом, если Регерса вообще на данном этапе интересовало, тренируется Артур или нет — он до сих пор числился в резерве, а таких резервистов в швейцарской сборной было несколько сотен человек. Сейчас внимание всего руководства ФГС было приковано к зельденским дебютантам — Раффнеру и Ромингеру, а так же уже состоявшимся звездам вроде Эберхарта или Ива Фишо.

— Я никуда не поеду, — сказала Рене, испуганно глядя на брата.

— Что ты сказала?

— Что слышал.

— Послушай, детка, — мягко сказал Артур. — Ты можешь мне не верить, но я просто не хочу, чтобы тебе было больно. Поэтому давай прямо сейчас покончим с этим. По крайней мере, так ты станешь первой женщиной, которая сама его бросит. Хоть какое-то утешение. Он просто забавляется с тобой, неужели ты не понимаешь?

— Я не понимаю, какое тебе до этого дело, — рассердилась Рене. — Я взрослый человек, и я не позволю…

— Какой к черту взрослый? Ты понятия не имеешь, что происходит! Взрослый человек должен хотя бы в первом приближении понимать, что он делает.

— Я его люблю, — тихо сказала Рене.

— Это-то как раз понятно, — ядовито согласился Артур. — И тебе, и всем окружающим. У тебя эта твоя любовь на лбу написана большими буквами.

— И что ты имеешь против?

— То, что ты прилюдно выставляешь себя дурой!

Рене сердито сверкнула глазами:

— Во-первых, не я, а ты выставил меня дурой, и себя заодно! А во-вторых, любить — вовсе не дурость! Макс тоже тебя любит!

— Дурость не в том, чтобы любить. А в том, что ты пускаешь по нему слюни, а он тебя просто трахает! Есть с чем поздравить такую изысканно воспитанную девушку, как ты, не так ли? Стать подстилкой для такого бабника, как Ромингер!

Рене закусила удила:

— Я, черт подери, не подстилка! А ты точно такой же бабник, как Отто, даже еще хуже!

— Чем это я хуже? — опешил Артур.

— Тем, что ты говоришь, что любишь девушку, а сам путаешься с дюжиной девок помимо нее, вот чем! Так что оставь меня в покое!

— Почему-то все вокруг перемывают кости не мне и Макс, а именно тебе, детка! — рявкнул Артур. — Не хочешь это слышать? Ах, как жаль. Послушай все же, послушай! Уже второй день ни о чем другом не говорят, причем не только наши, но и турики, даже иностранцы! Все смеются над тобой! И надо мной тоже — потому что это моя сестра превратилась в секс-игрушку для человека, который трахает все, что движется! Нет уж, слушай, детка! Прекрати это! — Он заметил, что глаза Рене наполнились слезами, но отказывался жалеть и сочувствовать — в конце концов, она сама виновата в этом. — Не смей! Ты обещала мне ни с кем не сближаться, а теперь мне приходится слушать, как мою сестру называют шлюхой и подстилкой!