Дорогой, единственный, любимый

Задыхаясь от дыма, Мелоди нащупала рукой какую-то железную ручку — дай Бог, чтобы это была вьюшка. Потянула — и не ошиблась: послышался металлический лязг, и сразу стало легче дышать.

Наталкиваясь на стулья, Мелоди бросилась к окну. Распахнула и высунулась так далеко, как только могла. Не замечая ни пронизывающего ветра, ни дождя, секущего по лицу, она жадно вдыхала свежий воздух.

— Умница, Мелоди, — язвительно заметила она, надышавшись вволю. — Просто гений. Любопытно, что ты еще натворишь?

Она бессильно опустилась на колени и прижалась лбом к подоконнику. Подошла кошка и начала тереться о ее ноги. Где-то вдалеке часы пробили девять.

— Что ж, могло быть и хуже, — заметила Мелоди. — Я ведь могла бы взяться за камин, не зажигая свечей, а потом споткнуться о какую-нибудь антикварную табуретку и сломать себе шею. И поделом!

Мелоди повернулась и села, привалившись к стене. Дым уже почти рассеялся; комнату постепенно заполнял холодный, сырой воздух.

— Тилли, что же мне теперь делать?

Кошка свернулась клубочком у ее ног и даже не повела ухом, услышав обращение к себе.

Прислонившись к стене, Мелоди наблюдала за пауком, плетущим свою паутину между зеркалом и флаконом духов. Его труд не остался без награды: неосторожная мошка, привлеченная светом и теплом, решила рассмотреть свечу поближе — и попала в сеть. Мелоди закрыла глаза: она знала, что чувствует беспомощный мотылек в лапах хищника.

— Как я могла решиться на эту авантюру? Подумай, Тилли, сколько здесь нужно всего сделать! Вынести мебель, отмыть и отчистить каждую комнату — нельзя же жить в такой грязи! Воды нет, электричества нет. Чтобы их включить, нужны деньги. А денег тоже… — Она всхлипнула. — Почему я не осталась в Бьюмонте!

Мелоди чувствовала, что больше не выдержит.

…Путешествие продолжалось двенадцать часов. Это был сущий кошмар. Особенно запомнились Мелоди последние несколько миль, от Гейтуэя до Эврики. Перед этими крутыми поворотами бледнела даже дорога от Альмы до Фейетвилля, проложенная по холмам арканзасского Бостона. Удивительно, почему Мелоди совершенно не помнила дороги? Впрочем, ничего удивительного. Когда они были здесь в прошлый раз, за рулем сидел Майкл, а Мелоди наслаждалась видом из окна. Теперь-то ей не пришлось полюбоваться Озарками, окрашенными в яркие осенние цвета. Она думала только о том, как бы не соскользнуть с узкой и извилистой горной дороги.

Единственным светлым воспоминанием осталась остановка возле часовни Тернового Венца, недалеко от Эврики. Часовня была построена при дороге недавно, специально для путешественников; когда они с Майклом проезжали мимо, она еще сияла новизной и была очень красива. Но теперь, пожалуй, стала еще красивей. Казалось, она выросла у дороги, так же, как окружающие ее могучие дубы. Вокруг царили почти осязаемые мир и покой…

Мелоди вздохнула и поежилась. Знай она, что ждет ее в Эврике, — так бы и осталась там, под сенью каменных сводов.

Найти дом, который Майкл прозвал «Хижиной тетушки Прю», оказалось совсем нетрудно. Он стоял в гордом одиночестве на вершине холма, откуда открывался вид на старый город. Уже стемнело, но Мелоди помнила, что дом выкрашен в бледно-желтый цвет и украшен вычурной белой лепниной. Майкл вечно смеялся над старым домом, но Мелоди питала к нему странную нежность…

Она со вздохом поднялась, захлопнула окно, затем, переставив керосиновую лампу на буфет, открыла гардероб и вытащила оттуда стопку аккуратно сложенных простыней. Там же лежали полотенца, но Мелоди рассудила, что полотенце ей сегодня не понадобится.

У двери в большую спальню она остановилась в нерешительности. Здесь спала тетушка Прю. По другую сторону темного холла находилась другая спальня, поменьше, — тетушка Прю называла ее «папиной комнатой». Там ночевали Мелоди с Майклом, когда гостили здесь. Мелоди понимала, что не сможет спать там одна.

Мелоди окинула взглядом комнату. Как и много лет назад, здесь горели свечи, керосиновые лампы и камин. На первом этаже мебель была покрыта чехлами, здесь чехлов не было, и на всем лежал толстый слой пыли.

На туалетном столике, перед зеркалом в тяжелой раме, расположилась целая коллекция баночек, бутылочек и флакончиков. В зеркале отражалась керосиновая лампа с фигурным абажуром — она наполняла комнату мягким, теплым светом.

Посреди спальни гордо возвышалась кровать красного дерева с резьбой ручной работы. На ней не было ни полога, ни покрывала. В изножье кровати стоял огромный комод, по обе стороны изголовья — два столика, застеленные пожелтевшими кружевными салфетками. На столиках стояли… должно быть, газовые лампы или подсвечники, предположила Мелоди.

Еще несколько таких же столиков, уставленных фотографиями в старинных рамках, были расставлены по комнате. Между кроватью и мраморным камином располагался стол побольше, а вокруг — четыре стула.

Дверь в дальнем конце спальни — Мелоди это помнила — отделяла стенной шкаф, отделанный кедром. По обе стороны двери стояли, словно охраняя вход, огромный комод красного дерева и такой же гардероб.

Мелоди поставила лампу на пол и открыла комод. Слезы уже высохли, и, вытаскивая из шкафа перину, она невольно улыбнулась. Перина у тетушки Прю, может быть, и старомодная, но теплая. А сейчас это главное.

Собирая материал для исторического романа, Мелоди прочла кое-что о перинах. В те времена, когда центрального отопления и в помине не было, холодными зимними ночами толстые тюфяки защищали своих владельцев от сквозняков. И в наше время перины, кажется, вновь входят в моду.

Мелоди читала, что перину стелят как под простыню, так и поверх нее. Прикинув, сколько лет эту перину не стирали, она избрала первый способ.

— Я же не делаю ничего сверхъестественного, — ворчала она, с трудом взбивая перину и расстилая ее на кровати. Голова у нее раскалывалась, в глаза словно песку насыпали. — Тетушка Прю занималась этим каждый вечер. Ей, кстати, было за восемьдесят!

Покрытая периной кровать была устрашающе высокой. Чтобы постелить простыню и одеяло, Мелоди пришлось залезть на скамеечку для ног.

…Десять дней после получения письма прошли как в тумане. Мелоди не верила, что сумеет совладать с судьбой, с такими внезапными переменами в своей тихой размеренной жизни. Майкл всегда называл жену «домашней киской». Уже и не припомнить, сколько раз он прекращал их споры одними и теми же словами: «Ты боишься перемен, Мелоди, всегда ждешь худшего. Занимайся своим делом, а остальное предоставь мне».

А теперь она как последняя дура забыла обо всех предостережениях и, очертя голову, ринулась в неизвестность! Ее прошлая жизнь, казалось, была окутана какой-то уютной дымкой. Ветер перемен рассеял туман, и теперь Мелоди стояла посреди бескрайней равнины, одинокая и беззащитная.

Дома она сдерживала слезы: ведь Элмон и Джорджия терпеть не могли, когда она плачет. Потом стало не до слез: Мелоди собирала вещи. Она должна была встретить неизвестность во всеоружии, и на истерику не оставалось ни времени, ни сил. А в пути было и вовсе не до того: какие там слезы, когда того и гляди слетишь в пропасть!

Она готова была разрыдаться, когда поднималась по крутым каменным ступеням, ведущим с улицы во внутренний дворик. Луна и звезды скрылись за тяжелыми тучами. При слабом свете фонарика Мелоди добралась до угла дома. Там, за кустом азалии, стоял большой, невообразимо уродливый розовый бетонный лебедь. Рядом примостился утенок, раскрашенный под чирка — в ярко-зеленый и желтый цвета. Да-да, желтый и зеленый. Со словами: «Один из вас должен уйти», Мелоди положила фонарик и, пыхтя, отодвинула утенка. Под ним, как и обещала секретарша мистера Крауна, лежал массивный ключ — ключ от парадных дверей тетушки Прю…

Мелоди тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и отправилась в другую комнату за подушками. Ноги у нее подкашивались, в голове прокручивались события сегодняшнего безумного дня.

— Знаешь, Тилли, — призналась она кошке, следующей за ней по пятам, — я думала, что найду ключ — и все, конец мучениям. Идиотка. Но откуда я могла знать, что здесь нет электричества?