Наследница бриллиантов

— Сколько мне остается?

— Последние анализы обнадеживают, я считаю, вы можете вернуться домой, хотя при вашем сердце…

— И все-таки, на какой срок я могу рассчитывать? — настаивал Ровести.

— Ни один врач не ответит на такой вопрос, — заметил кардиолог и опустил глаза.

— Счастливый конец бывает только в кино или в романах, не так ли?

— «Волна вернется снова в океан», — цитатой ответил врач, надеясь закончить на этом неприятный разговор.

Джованни Ровести поморщился, взгляд стал жестким.

— Я рассчитываю на вашу откровенность, а вы потчуете меня дешевыми сентенциями вроде тех, которые читаешь на вкладышах, развернув шоколадку «Бачи Перуджина».

Врач пропустил реплику старика мимо ушей.

— Выполняйте мои предписания, — сказал он, — и гоните прочь мрачные мысли.

— Не заговаривайте мне зубы! — резко оборвал его Ровести. — Я прожил на свете восемьдесят пять лет и имею право знать правду, тем более что должен еще кое-что успеть.

— Всех дел не переделаешь, — попытался пошутить врач.

— Согласен, но одно закончить должен, понимаете? Это очень важно.

— Имейте в виду, малейшее напряжение может стоить вам жизни, — на прощание предостерег врач.

Тройные рамы не пропускали уличного шума, и только слабое жужжание кондиционера, охлаждавшего горячий августовский воздух, нарушало тишину спальни.

Малейшее напряжение, значит… Ну что ж, смерти он не боится. Главное — успеть довести задуманное до конца. Ровести вдруг вспомнил свой первый типографский станок. Назывался он «Рим». Ровести окрестил его Римлянином. Чудо техники двадцатых годов, теперь он стоит в углу его кабинета. Станок Джованни купил в кредит в туринской фирме «Ньеболо» и, пока полностью не расплатился, места себе не находил. Как же молод он был в ту пору! В кармане ни гроша, зато в голове полно идей. С Римлянина все, собственно, и началось.

Счастливая это была минута — минута, когда в подвале, который Ровести снял под типографию, станок начал работать. Анджело радовался не меньше, чем он. Они с Анджело всю жизнь были неразлучны, водой не разольешь, а теперь он умер, и Ровести приходится в одиночку осуществлять свой грандиозный план, с помощью которого он и после смерти сумеет участвовать в жизни семьи.

Сообразительный и остроумный от природы, он любил розыгрыши, и цель этого, последнего, его розыгрыша состояла в том, чтобы выявить самого достойного из наследников.

На ночном столике приглушенно зазвонил телефон.

— Надеюсь, не разбудил?

Ровести сразу узнал этот приятный мужской голос.

— Я не спал. Привез?

— Да, все в порядке. Можно заехать?

— Разумеется.

— Когда?

— Прямо сейчас. Через полчаса буду встречать тебя у калитки.

— Вам это не трудно?

— Терпеть не могу, когда беспокоятся о моем здоровье, — недовольно проворчал Ровести.

На самом деле он был доволен, доволен вдвойне. Во-первых, наиболее захватывающее приключение его жизни подходило к концу. Он бросил вызов самой смерти и, кажется, выигрывал у нее это сражение. Его причудливая мозаика почти сложилась, оставалось дополнить ее одной-единственной деталью. Потом он согласен отдыхать целую вечность. Во-вторых, ему удалось перехитрить медсестру Лотту, которая исполняла свои обязанности с неукоснительной точностью и даже позволяла себе иной раз прибегнуть к авторитарным методам.

Вечером Лотта принесла ему на серебряном подносике обычный набор лекарств: ласикс, кардиорег, пермиксон и, конечно, снотворное. Ровести, ждавший ночного посетителя, ухитрился до того ловко спрятать таблетку снотворного, что и фокусник бы позавидовал. Поэтому, когда раздался долгожданный звонок, сна у него не было ни в одном глазу. Ровести включил лампу на ночном столике и откинул одеяло. Свет, приглушенный абажуром в стиле модерн, осветил красивую, строго обставленную комнату. Взгляд старого издателя задержался на фотографиях, стоявших на отдельном столике: родители, он с Анджело Джельми, оба в интернатской форме, трогательные и торжественные. На самой большой из фотографий — его жена Веральда с их первым ребенком, Марией Карлоттой. Девочка умерла в три года от полиомиелита, не помогла и камфара, которую в белом мешочке вешали ей на шею. Вот дети — Анна и Антонио. Вот Пьетро, Джованни, Патриция и Мария Карлотта, его внуки. В изголовье темной, орехового дерева кровати — большое полотно, на нем изображена Богоматерь с Младенцем на руках. Вдоль стен стеллажи с книгами издательства «Ровести».

Старик накинул шелковый, с шерстяной вышивкой халат, сунул ноги в просторные шлепанцы. Последнее время ноги сильно отекали, так что обувь для него шили теперь на заказ. Впрочем, сейчас ему было не до недугов. Взволнованный предстоящей встречей, он начал медленно спускаться по лестнице. Ворсистая ковровая дорожка приглушала его шаги. В вестибюле он отключил сигнализацию, после чего ступил в ночную духоту. Собаки, лежавшие под магнолией, радостно заскулили и завиляли хвостами. Ровести жестом успокоил их. В тишине явственно слышалось журчание фонтана в центре сада.

Каждый шаг давался с трудом. В груди нарастала тупая боль. «Нет, так просто я не сдамся, — мысленно обратился он к ненавистной смерти, — мне еще нужно время, и я его у тебя выиграю во что бы то ни стало! А потом мы с тобой доиграем партию, и я готов буду признать себя побежденным».

В памяти вдруг всплыло худое лицо школьного учителя математики дона Альфонсо. Тощий-претощий — засаленная сутана болталась на нем, как на вешалке, — дон Альфонсо был помешан на возведении в степень, и горе тому, кто не отвечал без запинки на его вопросы.

— Двенадцать в квадрате, — выпаливал учитель, и, если не ответишь, получаешь увесистый подзатыльник. Когда дон Альфонсо замахивался, его сутана приходила в движение, распространяя затхлый запах лежалого сыра. Потом дон Альфонсо заболел и слег, и однажды Джованни решил его навестить. Поднявшись по лестнице на самую верхотуру, он на цыпочках вошел в комнату — и испугался: дон Альфонсо еще больше похудел, лицо пожелтело, черты обострились. Лежа на несвежей постели, он смотрел невидящим взглядом куда-то вдаль и мерными движениями большого и указательного пальца перебирал воображаемые четки.

— Кто ты? — не сразу спросил он, не глядя на мальчика.

— Джованни Ровести.

— Сколько будет тридцать семь в квадрате? — произнес старик, с трудом шевеля бескровными губами.

Джованни так растерялся, что его не слушался язык, и старик хотел ударить молчавшего ученика, однако непослушная рука осталась неподвижно лежать поверх одеяла.

— Благодари бога, что я умираю, — прошептал дон Альфонсо, — а то бы тебе несдобровать.

От волнения учитель начал задыхаться.

— Может, позвать кого-нибудь? — испуганно спросил Джованни.

— Никто мне не нужен, — с трудом выговаривая слова, ответил дон Альфонсо. — Я должен остаться со смертью один на один… Поверь, бороться я буду до конца, хотя знаю… победа всегда за ней.

«Победа всегда за ней», — мысленно повторил Ровести, медленно направляясь к калитке.

Постепенно боль в груди начала проходить. Почувствовав неожиданный прилив сил, издатель ускорил шаг, и последние метры дались ему почти без труда.

Кованая калитка, точно изящная ажурная застежка, стягивала концы опоясывающей сад глухой каменной стены. Гость уже ждал, стоя под тусклым фонарем. Он был молод, не старше тридцати. Великолепно сшитый льняной костюм голубого цвета подчеркивал стройность его спортивной фигуры. В руках молодой человек держал небольшой чемоданчик из черной кожи.

— Здравствуй, Паоло! — Старик отпер калитку и протянул молодому человеку руку.

Пожимая ее, молодой человек улыбнулся.

«Улыбка, как у матери», — мелькнуло в голове у Ровести, и перед глазами возникла юная Флора Монтекки, подарившая ему когда-то короткое, но незабываемое счастье. Усилием воли он отогнал несвоевременные воспоминания и вернул себя к действительности: свидание с Паоло было для него сейчас важнее всего на свете.