Тень Казановы

Покупки мои разобрали. Охали — зачем тратился? Новый русский? Да нет, уже старый. Богатый? Да, не бедный, не жалуюсь. Молодец какой!

Потом проиграли душещипательную историю про соседские дворы, косички, рогатки. Бабуля чуть слезу не сронила, поверила. И все причитала:

— Пара у вас хорошая, красивые оба, умненькие, земляки опять же, да и мужчина при деньгах. Жили бы да и жили вместе!

Где? У нее Америка — голубая мечта. А мне — не очень-то. Где родился, там и сгодился.

В общем ужин прошел хорошо. Затянулся, правда. Люба уже в спальню свою ушла, а я все бабусю развлекал. Рассказами да байками. Про Россию, обновленную. Бонусы зарабатывал. Заработал. Уснула крепко. Сам уложил, пледом из овечки накрыл. Спи спокойно! И — в спальню Любкину рванул.

Спит?! Обидно стало. Я минуты считал, бабку убаюкивал… Ладно. Обижаться передумал. В окно вдумчиво поглядел. И с краешку на кровать пристроился. Я-то балду всю неделю в универе пинал, а она жарила и мыла, бабулю пестовала. Зашевелилась. Теплая-теплая! И ничего совсем на ней нет. Пропал я!.. До утра до самого.

Проснулся — опять один. Но пугаться уже не стал. Соскочил бодрячком. Сполоснулся. Спустился в столовую. Бабуся сидит за столом. Огурец! Молоко пьет. Люба — у плиты. Улыбнулась мне, я — ей. Пастораль! Бабка опять рассказами увлеклась. Плакал день! Ну да ладно, все — рядом.

К обеду выбрались в парк. Пока на выход переодевались, успели использовать кровать но назначению. А в этом что-то есть!

Гуляли, бабусю по аллеям катали. Белочек подмороженных орехами кормили, заранее корм у входа купили. Специально продают, чтоб дрянь какую белке не подсунули. Все время руку Любину держал. Пальчики тонкие, щекотят меня за ладонь.

— Пошли в дом, — шепнул. — А бабка пусть подышит.

— Нельзя так! — засмеялась. — Забудемся, заморозим!

И губами холодными в ухо мне выдохнула. Сила воли потребовалась…

Нагулялись. Ужинали чинно и долго. Я Любе готовить помогал. Подавал, резал, мыл. Бабуле в этом моменте сильно понравился.

— Дура ты, Любка, — сказала.

Я согласился. Дура и есть. Со стороны даже видно! А она как и не слышит.

Не зря выгуливались, бабка сломалась быстрее, чем вчера. А может, прикинулась, пожалела нас.

— Уснула! — радостно сообщила Люба.

Я голову потерял, на руки ее подхватил, длинную, тонкую. И поволок наверх. В спальню. А она вдруг затихла. Прижалась сильно. Как будто боялась кого.

Назавтра составил с бабулей серьезный разговор. Сказал, что уезжаю через неделю. И попросил Любаню на уик-энды следующие отпустить с легким сердцем. Бабка прониклась, согласилась сразу. Заодно стала Любу уговаривать за меня держаться. Я поддакивал. Но она — ни в какую:

— Не хочу назад. Родину не люблю, да и она меня тоже. Мечта у меня с детства — в Америке жить. Накоплю десять тысяч долларов, фиктивно замуж выйду, американкой стану. А Сережка еще одумается и сам ко мне приедет, чего ему в России делать?

Закручинился я: а в Америке чего? И бабуля загрустила. Всей душой, видать, прониклась.

Ладно, пообедали, стал собираться в Нью-Йорк. А бабка возьми и брякни:

— Чего поедешь? Завтра утром в шесть тридцать поезд есть, успеешь на свои занятия!

Я подумал, подумал и расцеловал ее. Ей понравилось. Потом еще долго в лото играли. Чинно так. Я восемь долларов Любане проиграл и четыре — бабуле. Радовались, как дети, обе. Сам не заметил, как время пролетело.

Утром соскочил — опаздываю! Кое-как побрился, кофе на ходу хлебнул, помчался и — тормознул у двери, не выдержал:

— Люба, ну брось ты лабуду эту. Как вместе хорошо! Поехали, вернемся, на родине тоже жить можно, чего тебе здесь маяться, без визы, без прав?!

— Ни за что! — сказала. — Я не маюсь. Мне здесь дышится даже по-другому, лучше ты здесь оставайся.

— Бебиситтером?

Засмеялась. А мне не до смеха было. Поцеловал без энтузиазма. Уехал. Такси пришлось ловить — поезд уже ушел.

Опять еле пережил неделю. Но грустил тяжело. В воскресенье улечу. А дальше как?

Перезванивались без конца. Почти и не говорили. Просто слушал ее дыхание в трубке. Я никого еще так не любил…

В пятницу встретил ее на вокзале. Накупил роз. На коротких ножках, но много-много. Выпала из вагона прямо на меня. Смешались все: я, Люба, розы. Целовались. Народ вокруг обтекал. «О-ля-ля!» — говорили. Завидовали!

Из отеля так никуда и не вышли до воскресенья. Еду заказывали в номер. Вина набрал заранее, да и бабуля подарок передала — три бутылки чилийского. Не тащить же с собой! На бутылки кошки из пластика привешаны. Черные. Вино выпили, а кошек сохранил. До сих пор.

В воскресенье проснулся рано. Или не спал? Мылся, брился. Вылил в себя остатки вина. Оделся. Чемодан собрал. Сел на кровать:

— Люба!

Она глаза приоткрыла, улыбнулась. Здесь бы и умер! Взял себя в руки:

— Люба, поедем со мной!

Открыла глаза:

— Не могу я ехать. У меня виза просрочена. Если обнаружусь, больше сюда не впустят.

— А оно тебе надо?

— Надо! Я с пяти лет об Америке мечтаю!

— Ну и как будем?

— Не знаю. — Глазки подозрительно заблестели, но от своего не отступает. Упрямая!

Ладно.

— Пора.

— Сейчас?

— Ну, еще с полчасика есть.

Использовали с толком…

Потом собрались. Номер сдал, такси уже подогнали. Сразу договорился с таксистом, чтобы Любу подождал и отвез из аэропорта в Элизабет. Заплатил заранее, тот остался доволен. Приехали. Наша российская группа уже в куче, на Любу поглядывают. Выбор мой явно оценили.

Остановились в сторонке. Сильно-сильно обнял. Целовать не стал.

— Не плачь, девчонка, — сказал, — это твой выбор.

Достал деньги. Глазами засверкала.

— Дурочка, это тебе на телефон. Чтоб звонила каждый день.

— Я буду каждый час.

— Ладно, а я что-нибудь придумаю!

Не выдержал — поцеловал. В самолет загрузился последним. Люба-Любонька!

Взлетели. Стюардессы повезли напитки. Оглядел вдумчиво, не согласился с ассортиментом. Дал денег и попросил виски. Через пару часов уснул. Крепко.

Проснулся в Москве…

Позвонил из аэропорта. «Я — дома», — сказал. А она взяла и заплакала.

— Я сейчас вернусь обратно и заберу тебя. Поедешь?

— Нет, ты приезжай и оставайся.

— Подумаю. Целую тебя. В глазки твои зареванные. И бабуле привет передай — наш человек, святой. И Америка не испортила!

Ладно…

Весь день по Арбату бродил. Пиццу съел в итальянском ресторанчике, запил красным вином. Когда-нибудь буду сидеть здесь, не один — с Любой. Уверенно так загадал. Значит, исполнится.

Вечером окончательно улетел. Во Владивосток. Я и правда там жил.

Встречал меня Максим, друг лучший. С Гришкой, естественно. Сына увидел, немного расслабился, но потом снова накатило. Как жить-то без нее? Совсем растерялся.

Гришку домой отвезли. Алке, жене бывшей, сдали. Она сказала, что я схуднул, но мне идет. Схуднешь тут!

— Ну что? — Максим спросил. — Не в себе ты какой-то. Колись давай!

— Да пропал я, совсем пропал! Давай водки, что ли, купим.

Купили. Рассказал все. Купили еще. Ночью стал звонить ей, пьяный. Угрожал: «Убью или сам умру». Она плакала на том конце вселенной. Не от страха, конечно.

Так тянулось четыре дня. Потом увидел себя в зеркале, под глазами — синяки, лицо серое. Очнулся. «Возьми себя в руки, — сказал, — или лети к ней. Бебиситтером всегда возьмут».

С головой ушел в работу…

Через пару месяцев она сказала, что не может жить без меня и черт с ней, с этой Америкой! Хоть там все и вандефул и бьютифул. У меня не было сил ждать, и я полетел ей навстречу.

Встретил ее в Москве, в Шереметьеве. Она шла мне навстречу так стремительно, что полы ее пальто летели где-то сзади и едва поспевали. Я поймал ее практически на лету, прижал и долго не мог отпустить.