Конец лета

— Это нужно понимать так, что я никчемный, ни на что не годный человек, паршивая овца. Истинный Бейли, если хочешь. — Я бессмысленно смотрела на него, и вдруг он рассмеялся, но в этом смехе сквозила горечь. — Тебе разве никто не рассказывал, маленькая невинная Джейн, о твоем дяде Эйлвине? Твой отец тебе ничего не говорил?

Я покачала головой.

— А мне вот рассказали, — продолжал Синклер, — когда мне было восемнадцать… В качестве нежеланного подарка на день рождения. Видишь ли, Эйлвин Бейли был не просто нечестным человеком — ему еще и не везло по жизни. Пять лет, которые он провел в Канаде, он провел в тюрьме. За мошенничество и присвоение чужого имущества и бог знает что еще. Тебе никогда не приходило в голову, что вся эта ситуация была немного неестественной? Ни визитов. Ни писем. И ни одной фотографии в целом доме?

Все вдруг стало так очевидно, что я удивилась, почему же сама до этого не додумалась. Я вспомнила о том разговоре с бабушкой, который состоялся всего несколько дней назад, и о ее коротких уклончивых ответах. «Он сам это выбрал… Жить в Канаде, и в конце концов умереть там. Понимаешь, „Элви“ никогда для него много не значил… Он выглядел так, как сейчас выглядит Синклер. Он был очень обаятельным».

Я спросила сдуру:

— Но почему он никогда не приезжал?

— Я полагаю, что он был кем-то вроде эмигранта, живущего на деньги, высылаемые с родины… Вероятно, бабушка считала, что меня лучше оградить от его влияния. — Синклер нажал на кнопку, опустил боковое стекло и выбросил наружу недокуренную сигарету. — Но если учесть, как все обернулось, я не думаю, что это бы что-то изменило. Так или иначе я просто унаследовал семейную болезнь. — Он усмехнулся. — А с тем, что нельзя исправить, придется смириться…

— Ты хочешь сказать, что все остальные должны смириться.

— О, перестань, мне же тоже непросто. Ты знаешь, Джейни, забавно, что ты вообще подняла эту тему — о том, что «Элви» якобы в конце концов перейдет ко мне. Как-то вечером, когда мы с бабушкой обсуждали продажу угодья и то, как поступить с Гибсоном, это был мой последний козырь, тот, который я держал в рукаве. «„Элви“ однажды будет моим. Рано или поздно он перейдет ко мне. Так почему я не могу решить сейчас, что с ним делать?» — Синклер повернулся ко мне и улыбнулся своей обаятельной, обезоруживающей улыбкой. — И знаешь, что сказала наша бабушка?

— Нет.

— Она сказала: «А вот здесь, Синклер, ты заблуждаешься. „Элви“ ничего для тебя не значит. Для тебя это просто возможный источник дохода. Ты обосновался в Лондоне, и тебе бы никогда не захотелось жить здесь. „Элви“ перейдет к Джейн».

Ах, вот как я во все это замешана! Это стало последним кусочком головоломки, и теперь картинка была полной.

— Так вот почему ты хочешь на мне жениться. Чтобы прибрать к рукам «Элви»!

— Звучит немного грубо.

— Грубо!..

— …Но я думаю, что можно сказать и так, в общих чертах. Вдобавок ко всем остальным причинам, которые я уже назвал. Которые правдивы и абсолютно искренни.

Именно то, что он употребил эти слова, заставило меня окончательно потерять контроль над собой. Из меня посыпались упреки — с грохотом, как валуны, которые сдвинулись с места и покатились вниз по холму.

— Правдивы и искренни! Синклер, ты даже не знаешь, что значат эти слова! Как ты можешь бросаться ими, и этого после того… После того, как ты сказал мне…

— Сказал о своем отце?

— Нет. Я говорю не о твоем отце. Мне наплевать на твоего отца, и тебе тоже стоит. И мне наплевать на «Элви»! Я не хочу получить «Элви» в наследство, и если бабушка оставит мне его, я откажусь, сожгу его, продам — все лучше, чем позволить тебе прикоснуться к нему своими жадными руками!

— Это не слишком великодушно с твоей стороны.

— А я и не собиралась проявлять великодушие. Ты его не заслуживаешь! Ты закоренелый собственник, и всегда им был. Тебе всегда нужно было обладать вещами… А если у тебя чего-то не было, ты просто брал это, и все. Электрические железные дороги, лодки, биты для крикета и ружья в детстве. А теперь шикарные спортивные машины, квартиры в Лондоне, и деньги, деньги и еще больше денег. Ты никогда не будешь удовлетворен. Даже если я сделаю все, что ты захочешь, выйду за тебя и отдам тебе «Элви», весь без остатка, со всеми потрохами, тебе и этого будет недостаточно…

— По-моему, ты перегибаешь палку.

— Нет, не перегибаю. Речь о другом. Нужно правильно расставлять приоритеты и помнить, что люди значат больше, чем вещи.

— Люди?

— Да, люди. Ну, знаешь, человеческие существа, с чувствами и эмоциями и всеми теми вещами, о которых ты, кажется, забыл, если вообще когда-нибудь знал об их существовании. Люди, такие как наша бабушка, и Гибсон, и та девушка, Тесса, которая беременна от тебя… И не говори мне, что это не твой ребенок, потому что я знаю, и, больше того, ты сам знаешь, что он твой. Они все послужили каким-то твоим целям, а когда перестали быть полезными, ты просто выбрасываешь их за борт!

— Только не тебя, — заявил Синклер. — Тебя я возьму с собой.

— О нет, не получится! — Кольцо было слишком тесным, и я стащила его с пальца, поцарапав косточку и едва удержавшись, чтобы не бросить его Синклеру в лицо. Я протянула руку за маленьким футляром из ювелирного магазина, засунула кольцо обратно в бархатную подушечку, захлопнула крышку и швырнула футляр обратно на приборную панель. — Ты был прав, когда говорил, что мы любили друг друга. Так и было, и я всегда считала тебя самым замечательным человеком на свете. Но ты оказался не просто жалким — ты безумец! Ты с ума сошел, если воображаешь, что я просто подыграю тебе, как будто ничего не произошло. Ты, похоже, считаешь меня законченной дурой!..

К своему ужасу, я поняла, что голос у меня предательски срывается. Я отвернулась от Синклера и сидела, дрожа и мечтая оказаться на открытом пространстве или в какой-нибудь огромной комнате, где я могла бы орать и швыряться вещами и вообще дать волю чувствам. Но вместо этого я вынуждена была ютиться в крошечном салоне «лотуса», где едва хватало места для нас двоих, и меня распирало от эмоций.

Я услышала, как Синклер вздохнул. И сказал:

— Кто бы мог подумать, что ты вернешься из Америки с таким багажом высоких принципов.

— Это не имеет никакого отношения к Америке. Просто я такая и всегда буду такой, — я почувствовала, как мои губы задрожали, а глаза наполнились слезами. — А сейчас я хочу домой.

Это было последней каплей. Несмотря на все мои попытки сдержаться, я разразилась рыданиями. Я стала искать платок, но, разумеется, не смогла найти, и в конце концов вынуждена была взять платок Синклера, который он молча протянул мне.

Я отерла глаза и высморкнулась, и по какой-то странной причине это прозаическое действие разрядило обстановку. Синклер достал пару сигарет из кармана, прикурил обе и дал одну мне. Жизнь продолжалась. Я заметила, что пока мы говорили, стемнело. Месяц, уже не новый, но все еще изогнутый и тонкий, поднимался на востоке, но его теперь закрывал туман, который спускался с верхушек гор и постепенно окутывал нас.

Я снова высморкнулась. Затем спросила:

— Что ты будешь делать?

— Бог знает.

— Может, если мы поговорим с Дэвидом Стюартом…

— Нет.

— Или с моим отцом. Он, возможно, не слишком практичен, но он мудрый человек. Мы могли бы позвонить ему…

— Нет.

— Но, Синклер…

— Ты права, — сказал он. — Пора возвращаться домой. — Он протянул руку и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель тут же ожил, заглушив все прочие звуки. — Но мы остановимся в Кейпл-Бридж и выпьем что-нибудь. Я думаю, это нужно нам обоим — мне точно, и к тому же так у тебя будет время, чтобы привести в порядок свое лицо, перед тем как его увидит бабушка.

— А что не так с моим лицом?

— Оно все заплыло и опухло от слез. Совсем как тогда, когда у тебя была корь. Из-за этого ты похожа на маленькую девочку.

10

Такое серьезное дело, как выпивка, равно как и поход на похороны, в Шотландии является чисто мужской прерогативой. Женщин в публичных барах не жалуют, а если же мужчина несмотря ни на что приведет свою жену или подругу в паб, то ему придется сидеть в каком-нибудь темном углу, подальше от остальной веселой компании.