Ночная сказка

— Привет, дорогой, — проворковала она, быстро поцеловав меня в щеку. Оказалось, нам совсем не трудно смотреть друг другу в глаза. — Скажи же Тимбо, что поезда бывают розовыми.

— Тимоти, дружище, твоя мама, как всегда, права. Насколько лучше стал бы наш бренный мир, если бы все поезда на британской железной дороге, а в особенности те, что курсируют на юго-востоке, были розового цвета. Думаю, мы бы целыми днями глазели на них. Привет, Г., милая, а я-то думал, что ты ушла в спортивный зал.

— Нет, я решила дать Аарону выходной. Сегодня особенный день. Кстати, твой старший сын смотрит в темной комнате какой-то очередной шедевр Спилберга. Может, нам стоит вместе прогулять нашего сатанинского пса?

— О’кей. Давай отведем его на какой-нибудь пустырь. Может, он все-таки попадет под автобус.

— Питер, ты слишком жесток к нашему псу! — рассмеялась Гарриет.

— Я ничуть не больше жесток, чем сам Старфайер.

— Да, знаю, но я скрываю эту черту его характера. А то как бы он не заработал комплексы.

— Да у него уже полно их. В этом-то и есть его беда! Старфайер — собака с очень сложным характером. Кстати, Гарри, а что еще ты скрываешь? — спокойно поинтересовался я.

— Не много, — ответила она. — Но я думаю, что прогулка поможет мне приоткрыть завесу над некоторыми тайнами. Пойду-ка схожу за своими заметками. — И Гарриет многозначительно посмотрела на меня, как бы давая понять, о чем идет речь. Но тут же притворилась, что не делала этого, и занялась важным делом — составлением посуды в буфет.

Тут в кухню вошел Джонти, а я занялся письмами, в которых мне прислали самые-самые препоследние — распоследние напоминания о том, чтобы я немедленно заплатил по счетам. Улучив мгновение, когда Гарри оторвалась от своих кастрюль, я шепнул ей на ухо:

— Мне бы очень хотелось узнать некоторые твои тайны.

— Заткни свой рот. Пит, и молчи до тех пор, пока мы не окажемся на пустыре.

— А разве не писали в «Вестерн мейл», что женщина должна быть шлюхой в кухне, хозяйкой в спальне и начальником в гостиной? — улыбнулся я. — Я рад, Гарриет, что ты точно знаешь, где какая комната.

— Признаться, я думала, что «Вестерн мейл» — это важная провинциальная газета.

— Да нет, это сатирическое издание.

— Папочка, а что такое «шлюха»? — донесся до меня голос Джонти.

— А? М-м-м… — Мысли лихорадочно понеслись у меня в голове. — Ну-у-у… Это человек неукротимой энергии, с богатым воображением, полный любви…

— Что ж, пап, тогда я тоже шлюха. — Джонти пошел из кухни, бормоча: — И Тимоти тоже шлюха. Это уж точно. Но он очень глупая шлюха, потому что думает, что поезда бывают розовыми.

Кажется, я уже обращал внимание на то, что в нашей семье установилось согласие и счастье. Ничего не осталось от той депрессии, которая всех нас сводила с ума.

Они с Питером почти не разговаривали, пока взбирались на гору. Гарриет вся взмокла — лето все еще продолжалось, и солнце нещадно палило. Даже на горе, где трава уже пожелтела от его жарких лучей, не стало прохладнее, хотя дул теплый ветерок. Наверху тут и там сидели небольшие компашки, забредшие сюда, чтобы под сводами ив и буков съесть на воздухе свой ленч. Старфайер принялся кружить вокруг отдыхающих в надежде спереть у зазевавшегося ребенка печеньице или сандвич. Гарриет и Питер дружно притворялись, что не имеют никакого отношения к этому псу. Они шли, прячась в полуденной тени от солнца. Их путь лежал в дальний парк. Гарриет улыбнулась, подумав о том, как хорошо им было, когда они притворялись другими людьми.

Когда Питер вернулся домой, у него был вид, как у Старфайера, который только что обчистил холодильник. Пес в такие минуты напоминал воскресный окорок. Питер слегка придерживал жену под руку, и они не спеша брели по направлению к Гринвич-парку, купавшемуся в солнечном свете. Многие вокруг играли в крикет, в небе разноцветными огоньками плясали на ветру яркие воздушные змеи.

Гарриет было до смешного хорошо. Да и Питер неплохо чувствовал себя после прошлого вечера. Наконец она решила, что должна поблагодарить его:

— Спасибо тебе за вчерашний вечер, — тихо проговорила Гарри, нарушив молчание.

— Мне?! — воскликнул Питер изумленно. — Я чудесно провел время. Ты же знаешь.

— Что ж, надеюсь. Думаю, мне пришла в голову неплохая мысль. Вот только, боюсь, тебе было очень нелегко притворяться незнакомцем. Впрочем, ты отлично сыграл этого Роджера! Мне то и дело казалось, что ты вот-вот просто взорвешься от клокочущего в тебе смеха. У меня хоть было время подготовиться, а ты даже и этого не успел.

— Ну да, согласен, что все это было довольно странно. И нелепо. Но должен тебе сказать, что через некоторое время я перестал воспринимать ее как тебя. Словно у меня любовница на стороне, но это совсем не опасно. Мне очень понравилось. Не помню, когда я так хорошо проводил время. Да ты это прекрасно знаешь, что я говорю… А смогу ли я еще раз «снять» тебя?

— У тебя же есть мой телефон. Просто позвони. — Она засмеялась. — Ох, Питеркинс, я так довольна. Спасибо тебе. Все просто замечательно получилось.

— Мне кажется, она была великолепна. Нет, не она, а ты. Только теперь я, кажется, немного робею перед тобой. И сегодня, прогуливаясь тут с тобой, я чувствую себя совсем не так, как чувствовал бы, скажем, позавчера. Теперь у нас появился известный нам одним секрет, и мне это очень нравится. Но ты… Ты внезапно обрела эту необычайную силу, ты такое можешь… И от этого я робею еще больше. Мне всегда не нравились артисты, которые играют, оставаясь собой. Ведь вся суть любого представления — в превращении, в очаровании волшебства. Наверное, именно поэтому люди боготворят «звезд». «Звезды» владеют даром перевоплощения — это странно, необъяснимо, иногда кажется, что им помогают какие-то злые духи! А мы смотрим на них. И восхищаемся. И таим дыхание. Как это у них получается? Вот они дома — готовят завтрак, одеваются, пишут записку молочнику, словом, делают все то же, что и мы, простые смертные. И вдруг они превращаются буквально в богов, которым по плечу то, о чем мы и помыслить не можем. Так кто же они? И когда они настоящие — дома или когда играют на сцене или в кино?

Они остановились, наблюдая за машинами, пережидающими светофор на перекрестке.

— Как-то я видел в Тель-Авиве Мадонну — она делала пробежку, — продолжил Питер. — Вечером у нее должен был состояться концерт. Она бежала в какой-то простенькой кепочке, футболке и шортах. Да! Конечно, с ней рядом были тренер и телохранитель, но во всем остальном она ничем не отличалась от обычного прохожего — невысокая, стройная женщина. Кажется, я был единственным, кто заметил ее. И вечером того дня я увидел ее по телевизору. Любимую миллионами, потрясающую! В голове не укладывалось, что это могла быть одна и та же женщина!

— Все это очень интересно, Пит, но я — не Мадонна, — возразила Гарриет.

— Нет, но все сказанное мною можно отнести и к тебе тоже. Я не представляю, как это получается. Но я преклоняюсь перед тобой. Представление и повседневная жизнь — это совершенно разные вещи. Признаюсь уж тебе, что я стал немного побаиваться тебя, Г. Но как бы там ни было, ты была просто потрясающа. Куда лучше Мадонны. Потому что, по сути, это ты трахнула меня.

— Вообще-то это сделала не я.

— Нет, конечно. Прости. Наташа. Спасибо, Наташа. — Он нежно поцеловал жену в носик.

Они пошли дальше.

Гарриет подумала о том, что Питер был на редкость открытым и великодушным. Что-то с ними обоими случилось. И это стоило того, чтобы продолжать расследование и дальше. Она решила, что должна спросить у него одну вещь:

— А ты сумеешь пережить это, Питер? Если это станет моим постоянным занятием?

Они уселись на выжженную солнцем траву в самой высокой части горы. Питер невидящим взором смотрел вниз, на раскинувшийся внизу огромный город. Раздумывая над вопросом жены, он, сам того не замечая, потер свой лоб и запустил пальцы в волосы.