Тайна семейного архива

– Он просил передать это кольцо русской!?

– Почему? Нет. Там было написано так: «Мой сын. Помни, что любовь спасает, но не оправдывает. Э. X». Вот и все. Время прошло, теперь нет и кольца, а смысл этих слов так и остался для меня непонятным. А каковы твои планы? – ушел от неприятных размышлений Хульдрайх.

– О, колоссальные! – Кристель уже начали несколько надоедать туманные воспоминания о печальном прошлом, ибо ее деятельная душа рвалась к конкретным поступкам. Можно сколько угодно предаваться мечтам, но пока не сделан хотя бы один шаг к их осуществлению, ты не имеешь права говорить, будто эти мечты для тебя действительно что-нибудь значат. Она еще в самолете, нет, еще в гремящей старой машине, везшей их по голым, в ледяной жиже полям, поняла, что будет делать. Теперь она с жаром стала развивать свои планы перед Хульдрайхом: – Во-первых, надо отправить, вернее, отправлять посылки. Самой Марихен и… там еще много почти нищих, в этой деревне.

– Своими посылками ты не накормишь их, но легко Можешь обидеть…

– Ерунда! – заявила Кристель, мгновенно вспомнив, что Сандра говорила о подаренной ей в Германии одежде безо всякой обиды или унижения. – Русских этим не обидишь. Зато я помогу. Но посылки – это самое легкое. Второе – язык. Моя переводчица была замечательной девушкой, с нею можно было разговаривать… свободно, мне повезло, но я понимаю, что это исключение. Значит – язык, и я уже знаю, кто мне в этом поможет. И третье, самое главное и трудное…

– Карлхайнц? – одними глазами улыбнулся Хульдрайх.

Легкая складка на секунду легла между шелковистыми, вразлет бровями.

– Нет, – с некоторой заминкой ответила Кристель, – третье – это больная девочка, Оу-льюш-ка. Она потенциальная пациентка «Роткепхена», и я сделаю все, чтобы она жила настоящей жизнью!

– Но не разнятся ли твои и ее представления о такой жизни?

– Нет, – еще раз повторила Кристель, на этот раз с большей уверенностью. – Без полноценной еды, материальной независимости и полной реализации своих возможностей настоящей жизни нет и не может быть ни для кого.

«Если хочешь отдохнуть – уверуй, если хочешь узнать истину – ищи»… [29] – усмехнулся Хульдрайх и подозвал кельнера. – Готов помогать тебе во всем, моя девочка, ибо будет трудно, очень трудно.

На следующий день Кристель уже сидела в кабинете Ганса Гроу, заваленном предназначавшимися к отправке в Петербург посылками и украшенном всевозможными русскими сувенирами от матрешек до словарей нецензурных выражений. Бывший директор лучшей в городе гимназии, а теперь вице-директор по связям с русскими школами, смотрел на свою бывшую ученицу хитро прищуренными медвежьими глазками и прятал улыбку в густых усах. Над ним на стене висели портреты двух каких-то очень известных русских писателей, и Кристель едва не фыркнула, заметив, что физиономия Гроу являет собой причудливую смесь их обоих: верхняя часть явно принадлежала нервному в залысинах, а нижняя – бородатому со сластолюбивым ртом.

– Ты, как всегда, вовремя, – пробасил он, выслушав в весьма сокращенном виде историю Кристель. – С понедельника мы открываем курсы для преподавателей, и места еще есть. Тебе, конечно, будет трудно, – «Да что они, сговорились что ли твердить об одном и том же!» – возмутилась про себя, вежливо улыбаясь, Кристель, но хорошая здоровая злость только подстегнула ее. – Там, в основном, филологи, а у тебя и по французскому была двоечка. [30]

– Завидую вашей памяти. И все же прямо отсюда иду в банк оплачивать курсы.

Еще два дня, несмотря на развернутую Кристель деятельность, к которой она сумела подключить не только своих подопечных, бросившихся вышивать, лепить, а то и покупать, но и двух чиновников магистрата вкупе с врачом государственной клиники, тянулись для нее подозрительно медленно. Колесо привычной жизни завертелось, и острота впечатлений быстро сглаживалась, уступая место реальным делам. Подписывая документы, составляя сметы и то и дело объясняя самой себе необходимость своих поступков, Кристель невольно признавалась, что неуловимый город над страшной черной водой все чаще кажется сном, а история с русской няней, благополучно живущей теперь на родине, – всего лишь персонажем какого-нибудь странного романа. Утром в понедельник Кристель объехала несколько магазинов в поисках какой-нибудь экстравагантной детали для сегодняшнего вечернего свидания, пока не остановилась на грации в стиле ретро, цвета томленых сливок, с таинственно мерцавшим мысиком в виде золотистой стрелки, уводившей вниз. Белизна кружев еще более оттеняла южную смуглость ее кожи.

Волшебство прошло, а интерес остался. В «Роткепхене» она громогласно объявила, что начинает учить русский язык, переложила еще часть дел на Хульдрайха и ровно в пятнадцать тридцать была у великолепного имперского здания гимназии. Там собиралась молодежь, но было и несколько учителей, которых Кристель помнила еще по школе. Гроу, возвышавшийся надо всеми как монумент, объявил, что обучение будет не просто жестким, но и жестоким, ибо иначе выучить русский язык невозможно, и тут же рассказал непонятный анекдот о том, как русский профессор говорил на лекции, что два отрицания порой вместе дают утверждение, но никогда – наоборот, на что русский студент задорно крикнул: «Ну да! Конечно!» – и тем самым опроверг профессора. Все для виду посмеялись. Однако далее пошли труднопроизносимые согласные, потом существительные, изменяющиеся по шести падежам без всяких спасительных артиклей, и стало не до смеха. Исписав добрую половину тетради, Кристель случайно глянула на часы и увидела, что время, когда она заканчивала работу, давно миновало, значит Карлхайнц безуспешно ждет ее в их обычном месте у миниатюрного подвальчика с гордым названием «Буря и натиск». Она прикусила губы. Опаздывать не хотелось, а уйти было немыслимо. Еще через полчаса постижение не поддающихся никакой логике правил кончилось, и Кристель бросилась к кабачку пешком – это было быстрее, чем петлять по центру и искать парковку. Вскоре она увидела рыжий «понтиак».

Карлхайнц читал, забросив ноги на спинку сиденья, но Кристель сразу поняла, что мысли его очень далеки от книги.

– Удивительно. Я уже собирался купить «Innotex» [31] и отправиться к Новому Замку.

– Разве ты ждешь меня исключительно для этого? – отпарировала Кристель.

– Я жду больше часа. И это после шести дней разлуки. Где ты была? Опять какой-нибудь Лог?

Она невесело рассмеялась.

– Почти. Я была на курсах русского языка и не уточнила времени окончания занятий.

– Вот уж никогда не думал, что у тебя эмоции перевешивают голову. В таком случае моя новость будет для тебя только полезна. – Кристель, не слушая, смотрела на чуть подрагивавшие крылья точеного носа, и мятная истома холодила ее соски. Прохладные руки уже скользили вниз по золотистой стрелке… – Мне предоставили уникальную возможность поехать в Чили наладить работу бюро нашего нового филиала. Очень хорошие деньги, выгодные условия. Так что наша свадьба переносится на апрель. Надеюсь, к тому времени не начнется новая война и никакой зарвавшийся русский лейтенант не нарушит твоего добропорядочного немецкого лона. К тому же, голова твоя восстановит законное положение…

– Что? – переспросила Кристель, слушая шорох шелка и чувствуя, как напрягшемуся от возбуждения телу под вязаным пуловером тесна становится грация.

– То, что наша свадьба откладывается до весны по не зависящим от сторон обстоятельствам. А сейчас едем.

Ошеломленная новостью, Кристель даже не заметила, что они едут не к ней, а в столицу, где у Карлхайнца была небольшая, но очень стильная квартира рядом с административным зданием «Боша». Там, мертвенно бледнея лицом, он до изнеможения медленно раздел ее, натолкнулся на белье тридцатых годов и, пробормотав что-то о недвусмысленной работе подсознания, неожиданно разомкнул руки.