Битва за любовь

— Хорошо, передам. Может быть, когда встретитесь в следующий раз, вы увидите друг друга в более реальном свете. Но вы не думаете, что вам пора бы сейчас лечь? Я могу попросить, чтобы ваша горничная принесла вам что-нибудь поесть.

— Пожалуйста. Скажите ей… или нет, я лучше смогу сочинить какую-нибудь небылицу. Знаете, я ведь изрядная врушка. — Она вздохнула. — Теперь вы будете думать обо мне очень плохо, а мне этого не хочется. Мне бы так хотелось, чтобы вы иногда приезжали ко мне. Я всегда здесь.

— Вот это и плохо. Ведь у вас есть друзья — разве вы с ними не видитесь?

— А, они давно поставили на мне крест. Вообще-то они у нас появляются раза два в год, приезжают на обед. Они любят Филиппа. — Большие глаза широко раскрылись, сверкнув. — Я вам очень благодарна, но, наверное, вам сейчас лучше уехать, до того как вернется Филипп. Пожалуйста, приезжайте ко мне поскорее — хоть завтра, к чаю? И привезите вашего большого неуклюжего кузена; я продемонстрирую ему, что я не алкоголичка. — Она поднялась быстрым и грациозным движением, от которого, однако, покачнулась и закрыла глаза. — Да, в постель. До свидания, Кэтрин, и спасибо вам. По-моему, вы самый приятный человек из всех моих знакомых.

Кэтрин что-то сказала в ответ и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Она замерла и прислушалась. Услышала безошибочно узнаваемые шаги по лестнице, застланной ковром. Почувствовала, что на висках проступает пот, и огляделась вокруг торопливо и без определенной мысли. Кругом были двери, все закрытые, только одна настежь. Она перешла коридор и вошла в темноту, прижав руку к стучащему сердцу; придвинулась ближе к двери и ждала.

Открылась и закрылась дверь, зажурчала вода, стало тихо — наверное, вытирает руки полотенцем. Снова щелкнула дверь, открываясь. Опять шаги по лестнице, приглушенные ковром. И вдруг, похолодев, она внезапно вспомнила, что ее машина так и стоит у ворот. Он должен знать, что она здесь. Но все равно, будет лучше, если он пойдет к сестре и выслушает ее рассказ, а пока он будет у нее в комнате, она сбежит по лестнице и уедет. Он подумает, что они просто случайно разминулись.

Да, он пошел к Иветте в спальню. Кэтрин прокралась в коридор и бесшумно побежала к лестнице. Два марша, она вспомнила, широкая площадка с турецким ковром между ними. Где-то сзади открылась дверь, она, не подумав, помчалась быстрее, не рассчитав, что уже начинается лестница. Она упала в пустоту, стукнулась о края ступеней и осталась лежать на площадке лестницы.

— Боже! Оступилась! — Филипп был уже рядом с ней; он стоял на одном колене и подсовывал руку под нее, стараясь повернуть ее к себе, чтобы увидеть ее лицо. — Ушиблись? Где больно?

— Нет. — Она сглотнула, поняв, что смотрит ему прямо во встревоженные темные глаза. — Нет, я цела. Ради Бога, извините.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как он сердится, и в этой слепоте ожили все другие чувства. Это ощущение мужчины рядом с собой, его рук, его теплого дыхания у себя на лбу, пружинистой силы пальцев, профессионально прощупывающих ее плечо и руку.

Все еще сидя на ковре, она наклонилась вперед, отстранила его руку и провела дрожащей ладонью по лицу.

— Вы и так весь день возитесь с травмами, — хрипловато сказала Кэтрин. — Мне так стыдно!

Он взял ее под локти, приподнял и поставил на ноги, слегка придерживая. Ледяным голосом, но со странным выражением он сказал:

— Ничего лучше не придумали чем убегать, а? Давайте-ка сойдем по лестнице не торопясь, спокойно.

Они ступили в холл, и Кэтрин, к своему неудовольствию, заметила, что волосы у нее совсем растрепались.

Все еще не поднимая головы, она нащупала шпильки и заново закрутила волосы в узел на затылке. Она уронила руки и скользнула взглядом по его лицу, прежде чем отвести глаза. Он выглядел встревоженным; лицо казалось более темным, чем обычно. Губы были сжаты, тонкие ноздри чуть раздулись, и в серых глазах проглядывала сталь.

— Сядьте, — велел он ей.

Она, поколебавшись, села в старинное кожаное кресло рядом со столом.

— Я все объясню, — заговорила она, ломая голову, как это сделать получше. — Иветта сказала вам, что я здесь?

— Она мне ничего не сказала. Я увидел машину — вас в ней не было. Поэтому я заключил, что вы поднялись с моей сестрой к ней в комнату. Иветта была одна, но у меня было чувство, что вы еще в доме. Я вышел из комнаты и увидел, что вы бежите и падаете. — Пауза. Затем металлический тон вопроса: — Это из-за меня вы упали, не так ли?

Ответ ее прозвучал как-то лихорадочно:

— Конечно нет. Я просто сглупила, побежав по незнакомой лестнице. Спасибо, что у вас ковры, а не мрамор, как на вилле Шосси. Со мной все в порядке, и я сейчас сразу же уеду.

— Моя сестра пригласила вас сюда?

— Да. Она была со своими приятелями.

— И вы тоже были с кем-то.

— Мне очень жаль, что вы не смогли утром задержаться и познакомиться с моим кузеном, — как-то скованно произнесла она.

— Должен сказать, что он был целиком поглощен встречей с вами, — проговорил Филипп с жесткой, иронической ноткой в голосе. — Зачем вы его вызвали?

— Я его не вызывала. Мое письмо, в котором я писала, что Тимоти и я приехали в Понтрие, обеспокоило его. Ему показалось, что мне нужен… мужской совет, поэтому он попросил отпуск. Он для нас с Тимоти ничего не пожалеет.

— Это видно.

Она взглянула на доктора, неприятно пораженная его тоном.

— Хью всегда был моим любимым кузеном, с самого детства. Он часто так помогал мне. И если бы не Хью, два года назад… — она оборвала свою речь, потом добавила: — Он мне ближе, чем кто-либо.

— И он предложил вам выйти за него замуж? — Вопрос был уж чересчур неожидан; даже для Филиппа это было немного слишком. Но в нем была и безжалостность. Похоже, что Филипп был в таком настроении, что мог без конца зондировать ее, пока не наткнулся бы на правду.

— Да, предложил.

Прежде чем она успела договорить, он сунул обе руки в карманы и сделал несколько нервных шагов, говоря:

— Да это и неизбежно. Он так не похож на того, первого мужчину в вашей жизни. Он медлительный, задумчивый и, к счастью, абсолютно лишен воображения. Он не огорчится, что до этого вы любили другого человека, и сильнее, чем его. Он так благодарен вам за то, что вы его любите! А вы… вы думаете, что с вас довольно этой жизни в эмоционально опасной атмосфере; вам хочется жить с этим человеком, потому что перед вами рисуется картина прежде всего покоя. Или, может быть, — резко обернувшись к ней и сверля ее сверкающими глазами, — может быть, ради этого ребенка вы подавляете свои чувства? Ваш кузен будет прекрасным отцом и таким союзником, против которого даже Леон растеряется. Так вам все это представляется?

— Я об этом вообще еще не думала.

— И вам ненавистны мои вопросы?

— Да, — тихо ответила она. — Боюсь, что да. Не думайте, что я не чувствую к вам благодарности за помощь. Только благодаря тому, что вы несколько раз указали Леону на его ошибки, мне удалось настоять на своем в некоторых отношениях. Но вы не крестный отец Тимоти, и у вас нет никаких обязательств по отношению ко мне. Хью и я… мы знакомы так давно, что понимаем друг друга буквально без слов. И могу вам сказать, — у нее дрогнул голос, — что для меня это громадное облегчение его приезд сюда. Пока Леон такой, как он есть сейчас, я могу находить с ним общий язык. Но когда он женится на Люси д'Эспере, все изменится. Я сомневаюсь, смогу ли я жить на вилле Шосси, как раньше.

— А еще что вам не нравится? — резко спросил он. — Вы завидуете Люси, что Леон восхищается ею и привык к ней? Или вы придерживаетесь современных идей, что человеку за шестьдесят полагается незаметно уползти в забвение?

Кэтрин глядела себе на юбку:

— Личная жизнь Леона меня не касается, если она не влияет на Тимоти. У Люси нет детей.

— Значит, ради ребенка вы желаете укрепить свои родительские права с этим Хью Мэнпингом? Это, право, не заслуживает уважения, это не достойно вас. Прежде чем пойти дальше, вы должны понять, что у Леона есть права, которые не смогут изменить ни Люси, ни этот ваш кузен.