Пятьдесят оттенков хаки (СИ)

– Научите вашу подчиненную общаться согласно Уставу и лично примите у нее зачет! – потребовал Рыбаков.

Цвет его лица напоминал багрянец леденящего душу заката. Тищук, дабы не вступать в дискуссию, кратко выдохнул:

– Есть! Разрешите выйти?

– Задержитесь! – рявкнул НШ и резко забежал вперед Маши. – Почему вы снова без формы?

– Я всегда в форме, – упрямо повторила она.

Рыбаков не выдержал взгляда в упор и отвернулся. Леонид незаметно дернул женщину за рукав, но та не среагировала.

– Я никогда не вижу вас в форме!

– Но это ведь не значит, что я не в форме!

– Без демагогии! Почему вы не в форме установленного образца?!

– Потому, что армейские склады пусты… – дама была не робкого десятка и обращение «товарищ полковник» сознательно опустила.

– Завтра прибыть в том, что выдали! – потребовал Рыбаков.

– Рабочий день в части будет сорван, – усмехнулась Маша.

Ее спокойствие возмутило начальника штаба. «Не возражать! И слышать ничего не желаю!» Полковник так грохнул кулаком о стол, что разом подпрыгнули все три телефона, а его фуражка, вращаясь подобно юле, покатилась в угол. Рыбаков потянулся за ней и нечаянно зацепил папку с надписью «На доклад». По кабинету моментально разлетелись многочисленные документы. «Вон!» – что есть мочи заорал он. Маша поморщилась и хотела возразить, но договорить ей не позволил Тищук, успев быстро вытолкнуть спорщицу в коридор. В дверях она столкнулась с дежурным по части. Оценив ситуацию, тот мигом ретировался, но образовавшийся сквозняк уже подхватил со стола оставшиеся бумаги. Пытаясь их удержать, Рыбаков уронил все, что там сохранилось. В кабинете мгновенно образовался такой кавардак, что у Тищука от предчувствия неминуемой беды подкосились колени. Начальник штаба схватился за сердце, печально посмотрел на табличку «Работая с документами, окна не открывать!» и отчаянно помянул мать. Эмоциональной тираде полковника капитан внимал в гордом одиночестве.

Маша, заслышав громоподобный рев Рыбакова, предпочла покинуть приемную, поскольку ее воспитанный на произведениях классиков слух чурался грубых армейских опусов. К нормативной лексике в речи полковника можно было причислить только кратковременные паузы. Все остальные выражения были столь крепки и многосложны, что выходили за грань эмоционального женского восприятия.

Когда Тищук появился в коридоре, можно было подумать, что он с боем вышел из окружения, или, по меньшей мере, одолел марафонский забег. Маше стало жаль начальника, она достала носовой платок и приложила его к струящемуся от пота лицу капитана. Леонид долго не мог прийти в себя, беззвучно ловил ртом воздух и не сразу сообразил, где находится. Он смотрел поверх Маши и растерянно жестикулировал. Так и не найдя нужных слов в адрес подчиненной, невольно ставшей причиной необоснованных на него нападок, офицер решительно двинулся к рабочему месту. Маша едва поспевала за ним. Она виновато молчала.

– Поймите меня, – обретя дар речи, посетовал Тищук. – В армии прав тот, у кого больше прав. Он – начальник, я – дурак. Неужели вам трудно при обращении добавить всего два слова – «товарищ полковник» или спросить разрешение войти?

– Не вижу смысла! Глупо спрашивать разрешение войти, если тебя и без того вызвали.

– Согласен, но так положено. Мы ведь с вами служим в армии, зачем спорить? Давайте я перескажу вам кое-что из Устава, запомните это, и ничего вам не будет страшно.

– А я и так ничего не боюсь, – не сдавалась женщина.

– Жаль, – печально констатировал Леонид. – Марья Андреевна, если бы не ваши многочисленные таланты и совершенно необъяснимая привязанность к вам шефа, я бы предпочел держаться от вас подальше, – капитан прямо посмотрел ей в глаза и требовательно добавил: – И уж прибудьте завтра в чем-то военном.

– Леня! Вы-то меня слышите? У меня же ничего нет!

– Но мы же вместе были на складе, – напряг память он. – Хоть что-то да имеется.

– Вот именно – «что-то». Два галстука и два берета. Погоны и портупея. И больше ничегошеньки, – акцентировала его внимание Маша. – Даже если я прикрою всем полученным имуществом определенные части своего тела, войсковая часть работать не сможет.

– Почему? – не сразу сообразил Тищук.

– Это все, что у меня есть из военной одежды. Ни кителя, ни юбки, ни даже платья. Только снаряжение и головной убор.

– Только берет и портупея? – дошло, наконец, до капитана.

– И погоны, – добавила Маша. – Рыбаков хочет эротики? Но я слишком хорошо знаю погрешности своей фигуры – ее созерцание не доставит радости окружающим. Представьте реакцию офицеров и солдат, если я в полуобнаженном виде пройду по коридорам?

Начальник, видимо, представил и хитро улыбнулся:

– Мне бы понравилось…

– Леня, это несерьезно, давайте решать проблему сообща. Одолжить платье на персональное дефиле для начальника штаба я, пожалуй, сумею. Но каждый день носить наряд с чужого плеча не собираюсь.

– Но объяснить это Рыбакову будет сложно, – парировал капитан.

– А демонстрировать наготу, согласитесь, неловко. Я, конечно, человек отчаянный, но не до такой же степени. После подобного стриптиз-шоу его ведь могут отстранить от должности. А что станет со мной, и вовсе предположить трудно.

– Ну почему же? Это как раз вполне предсказуемо: уволят по дискредитации. Давайте доложим Онищенко, – напомнил он.

– Лучше без меня… – сникла Маша. – Мне как-то не с руки.

– Понимаю, – Тищук вздохнул и скрылся в кабинете шефа.

Спустя несколько минут капитан выглянул с улыбкой победителя на розовощеком лице и широким жестом распахнул перед Машей дверь. Ловко поменявшись с ней местами, он подмигнул и шепотом успел обнадежить: «Все окей – вопрос улажен». Преодолевая сомнения, журналистка нехотя шагнула внутрь. Онищенко, откинувшись в массивном кресле, в котором выглядел далеко не гигантом, вызывающе улыбался. Молча кивнув на стул рядом с собой, он театрально выдержал паузу и многозначительно сообщил: «Присаживайтесь, помозгуем, как нам быть». Маша насторожилась – этот вкрадчивый тон она слишком хорошо изучила, чтобы ошибиться.

– Марья Андреевна, примите мои поздравления, – с ехидцей в голосе заявил полковник. – Вам снова удалось вывести из себя начальника штаба и по обыкновению впасть в немилость. Но есть и хорошая новость: вопрос вашего гардероба улажен окончательно.

После последнего замечания женщина облегченно вздохнула.

– Отныне и навсегда вы вольны в выборе формы одежды…

Машу охватило двоякое чувство. Эта загадочная фраза вполне могла означать, что начальник штаба больше не настаивает на ношении формы. У него масса неотложных дел, и тратить время на придирки к упрямой подчиненной не имеет смысла. Но могло быть и иначе. В случае увольнения, причину которого руководство найдет всегда и объяснять ее не посчитает нужным, вопрос с выбором формы одежды отпадет сам собой. Думать о последнем варианте как-то не хотелось. Маша понадеялась на благоприятный финал. Возможно, ее начальнику все же удалось договориться с Рыбаковым, и сейчас он тянет время и ждет от нее заурядного раскаяния. Конфликт можно было исчерпать, смиренно попросив у Онищенко прощения. Но унижаться не хотелось, а степень накала их отношений не позволяла свести разговор к элементарной шутке. Замполит, вероятно, рассчитывал на слова благодарности, а потому интригующе щурился. Прикинув все «за» и «против», Маша так и не сумела выдавить из себя «благодарю», полагая правой в этом споре себя.

– У меня действительно нет формы.

– Потому с завтрашнего дня вы служите в самой дальней из частей, где вопрос ношения формы не стоит так остро. Допрыгались! – съязвил-таки он и встал с видом праведного мстителя. – Все ясно?

Маша едва сдержала обиду, но взяла себя в руки и встала.

– Будем играть в молчанку? – в голосе Онищенко появились нотки раздражения. – Мария Андреевна, я вижу, ваше упрямство не позволяет осознать всей тяжести сложившейся ситуации. Поясняю: вы более не являетесь ведущей теле– и радиопрограмм, не печатаетесь в газете и не заведуете музеем. Вы едете в часть, где вас будут окружать простые трудяги, в дороге вы будете проводить три и более часа, заниматься вам предстоит в лучшем случае документацией, а то и вовсе носить подносы с пищей, – вышел из себя начальник. – Чего вы добиваетесь? Срочно идите к Рыбакову и извиняйтесь! Кланяйтесь ему в ноги и слезно просите отменить приказание!