Свободен для любви

И сестра Плюшкиндт уныло допила свой кофе.

Однако на следующее утро после моего разговора с Гримсдайком она опять подняла эту тему:

— В среду я всего полдня работаю. Начиная с двенадцати. Но потом мне предлагают подежурить до полуночи. Не знаю, стоит ли соглашаться. Делать-то вроде совсем нечего.

Я был уже готов к такому повороту событий, поскольку успел заглянуть в расписание дежурств медсестер, которое лежало у нее на столе. И я решился. Сестра Плюшкиндт была вполне милая и привлекательная, вдобавок я твердо знал, что она не оттолкнет меня.

Я помолчал и осторожно спросил:

— Послушайте, если вам и впрямь нечем заняться, то, может, мы в кино сходим или еще куда-нибудь?

На мгновение ее глаза изумленно расширились.

— О, я, право, не знаю, могу ли оставить отделение. У сестры Макферсон все-таки опыта еще маловато.

— Да, конечно.

— Да и истории болезни наших пациентов она не слишком хорошо знает…

— Правильно, — кивнул я.

— К тому же она слишком увлечена одним из студентов, чтобы серьезно относиться к работе.

— Вот как? Но вы все-таки попытайтесь освободиться, — сказал я, вставая. — Жду вас в шесть часов. У двери в стоматологию.

Глава 15

Мой роман с сестрой Плюшкиндт вызвал в больнице не больший интерес, чем традиционное летнее цветение герани на клумбе под окном кабинета секретаря. Разве что коллеги мои ухмылялись чуть шире обычного, когда я просил их подменить меня вечерком, да еще сестра Макферсон разок игриво подмигнула мне за ширмой; для большинства же обитателей больницы Святого Суизина мы были лишь очередными врачом и медсестрой, уступившими естественному развитию местных биологических законов.

Подобно другим скудно оплачиваемым лондонским парочкам мы жались по таким местечкам, как «Фестивал-холл» и «Эмпресс-холл», ужинали в «Лайонсе» и коротали время в полутемных, но уютных барах, которые я со студенческих времен помнил куда лучше, чем основы анатомии. Нередко случалось так, что сестра Плюшкиндт сама платила за себя, а порой даже расплачивалась и за нас обоих. Развлекать ее было очень легко, ибо она нисколько не смущалась, когда молчание затягивалось, а лишь преспокойно разглядывала ближайшую стену, словно видела в ней лица давно и безвременно ушедших друзей, да и разговоры-то наши сводились почти исключительно к больничным темам. Поскольку и все мои прежние подруги были медсестрами, меня это не обескураживало, тем более что другая на ее месте могла бы разговаривать исключительно про кенгуру и Марселя Пруста. И тем не менее пару недель спустя я уже начал мечтать, чтобы сестра Плюшкиндт не столь подробно рассказывала мне про анализ мочи в палате двадцать два или про то, как остроумно она отбрила сестру Макферсон, известившую ее про преждевременно иссякшие запасы клистирных трубок.

Было, правда, еще одно пятно на горизонте, омрачавшее мои отношения с сестрой Плюшкиндт. Однажды вечером, когда Гримсдайк зашел ко мне стрельнуть сигаретку, я признался ему в этом.

— Как твоя разнузданная сексуальная жизнь? — весело осведомился он. — Теперь легче стало?

— Ну… и да, и нет.

— В каком смысле? — удивился он. — Не хочешь же ты сказать, старичок, что ваша страстная любовь не получила логического выхода?

— Получила, но вовсе не то, что ты имеешь в виду, — вздохнул я. — Сам ведь знаешь, как это бывает с медсестрами… Мы ходим в кино, на концерты или еще куда-нибудь, потом спешим назад, чтобы успеть вернуться до окончания ее дежурства, пару минут обнимаемся и целуемся в подворотне возле морга, а ровно в одиннадцать она уже поднимается в отделение. Опоздай она на одну минуту, и ее доброе имя будет навеки запятнано. По ее словам, во всяком случае.

— Грустно.

— Можно даже не читать Фрейда или Кинси, чтобы понять, насколько это безрадостно для мужского организма. Сам прекрасно знаешь. Но другого выхода нет. Разве что гулять в Гайд-парке, взявшись за руки.

— А как насчет страстной любви в стенах нашего достойного заведения?

— Да ты что, забыл, что мы в больнице Святого Суизина? Здесь мужчине и женщине встретиться труднее, чем в банях викторианской эпохи.

— Но ведь есть еще пожарная лестница.

— Ах, вот ты о чем!

Безобразное сооружение, взбиравшееся зигзагом по стенам жилого здания персонала, было памятником торжества противопожарной безопасности над пуританской моралью. Карабкаясь ночью в пустующее с незапамятных времен отделение для лежачих больных, пробираясь затем по крыше отделения физиотерапии и тайком минуя келью ночного вахтера, мы ухитрялись затаскивать медсестер на мужскую половину. Впрочем, предлагались подобные авантюры в наших стенах не часто, поскольку в случае разоблачения старшая сестра смотрела на свою провинившуюся подчиненную, как на экспонат из камеры ужасов.

— Ерунда, — отмахнулся Гримсдайк в ответ на мой преисполненный сомнения взгляд, — дождись подходящей темной ночки, запасись бутылочкой шерри, с вечера еще раз побрейся — и приятное времяпрепровождение вам обеспечено. Не говоря уж о том, что дома теплее, чем в Гайд-парке.

При нашей следующей встрече с сестрой Плюшкиндт я завел речь о пожарной лестнице. Как я и ожидал, девушка потупила взор, всхлипнула и только укоризненно сказала:

— О, Ричард!

Понимая, что нужно как-то выкручиваться, я быстро нашелся и добавил:

— Я хотел сказать, что мы можем в спокойной обстановке попить кофе, и я наконец покажу тебе замечательные гистологические препараты дуоденальных язв, о которых столько тебе рассказывал…

— О, Ричард, это все испортит!

— Как — то, что я покажу тебе препараты? Просто мне придется специально по этому случаю одолжить у одного из ребят микроскоп — именно поэтому мне больше негде их тебе продемонстрировать. Впрочем, если тебе это и правда неинтересно…

Сестра Плюшкиндт тяжело вздохнула и отвернулась. Да, Гримсдайк на моем месте справился бы лучше!

Чтобы нарушить молчание, которое грозило затянуться на полчаса, мне пришлось завести разговор о лечении послеоперационных тромбозов.

Наша связь продолжалась несколько недель. Сестра Плюшкиндт просто уведомляла меня, когда у нее в следующий раз выдастся свободное время, и при этом подразумевалось, что я должен ее ждать. Впрочем, даже такие отношения имели определенные преимущества. Благодаря сильному материнскому инстинкту сестра Плюшкиндт еще с наших первых встреч стирала мои рубашки, штопала носки и угощала пирожками со смородиной, а теперь покупала галстуки и плитки шоколада, снабжала витаминами из шкафчика с медикаментами, связала мне свитер и заставила носить подтяжки. По заверениям моих приятелей, я никогда не выглядел таким упитанным и ухоженным.

Лишь два события помешали безмятежному развитию нашего бесконечного романа. Первым из них стал перевод сестры Макферсон в ночную смену.

Дело в том, что каждому штатному хирургу предписывалось ежедневно перед отходом ко сну совершать обход палат и справляться о заботах и нуждах пациентов. Этот поздний вечерний обход свято соблюдался всеми хирургами, потому что ночные сестры, отсыпавшиеся днем, а затем бодрствующие всю ночь напролет, считались несчастными и заброшенными созданиями, которым остро недоставало мужского внимания. Именно по этой причине даже самый неопрятный и невзрачный врач превращался в ночную смену в желанного рыцаря. Вдобавок все сестрички неплохо готовили, а ночью, оставшись без бдительного надзора старшей сестры, они могли спокойно угощать своих вечно голодных гостей яичницей с беконом.

До сих пор мои ежевечерние обходы не доставляли мне ни малейшей радости, поскольку ночной сестрой в «Стойкости» была недавняя выпускница, которая, запинаясь от усердия, рапортовала мне об анализах, стуле и температуре, тогда как в «Постоянстве» дежурила высоченная сухопарая дама в очках и с заметными усиками, в полумраке напоминавшая мне Макса Линдера [13].

Так вот, в один прекрасный вечер, проводив сестру Плюшкиндт в женскую резиденцию, я отправился совершать обход и едва не остолбенел, наткнувшись в маленькой кухоньке, прилепившейся к задворкам женского отделения, на сестру Макферсон. Она спокойно покуривала там, жаря яичницу с беконом.