Студентка с обложки

Я лепечу что-то о футболе, о том, что команда, которая проиграла подряд сорок четыре матча, должна думать о своей репутации, а не о моем портфолио, об игроках из Колумбийского, об их травмированном примыкающем, как они слабо дают пасы и так далее — все, чем дразнил меня Томми, когда я собралась сюда поступать. Но чем больше я говорю о футболе, тем больше соседки хотят поговорить о моей работе. Наконец я сдаюсь.

— Так ты фотомодель или манекенщица? — спрашивает Серена.

— И то, и то. По крайней мере, хотелось бы. На Среднем Западе мало подиумов, так что посмотрим.

— А что ты делаешь со всей этой одеждой? — спрашивает Мохини.

— Одежду нам не отдают, — говорю я.

Трагедии в этом лично я не вижу. Ну сколько девушке надо пастельных спортивных костюмов?

Мохини хмурится:

— Так ничего не дают?

Вообще-то, бонусов хватает; во всяком случае, я с этим сталкиваюсь все чаще: стрижки и мелирование в самых шикарных салонах за одни только чаевые, скидки в лучших фитнесс-клубах и в дизайнерских бутиках, бесплатная еда и питье в модных ресторанах.

— Есть кое-какие скидки.

— И свободный вход практически во все клубы города, — добавляет Серена с видом жителя Нью-Йорка, которая наблюдала подобное задолго до моего приезда.

— А надо сидеть на диете? — спрашивает Мохини, расширив глаза. Несмотря на то, что, засиживаясь за учебниками до утра, она поглощает большой пакет печенья, этот вундеркинд весит меньше ста фунтов — и то вместе с толстыми очками.

— К сожалению, да.

Кстати, о еде. Мы все сошлись на том, что обсуждение декора очень энергозатратно, а значит, надо как можно быстрее подкрепиться. Мы заказываем пиццу. Заходит Джордан и присоединяется к нам. Мои соседки все ей выкладывают.

— Мы же не футболисты! — восклицает Джордан. — Можно посмотреть твое портфолио?

— Не-а.

— А какие-то позы?

— Я не хочу показывать даже снимки, а вживую тем более.

Серена отбрасывает корочку от пиццы и сминает салфетку.

— Я однажды работала манекенщицей, — начинает она. — Для одного благотворительного мероприятия, которое моя мать устроила летом…

— Понятно, Рина: в Саутгемптоне! — перебивает Джордан.

Серена удивленно ахает:

— Очуметь! Это же грубо!

Мы замираем.

— Меня никто не зовет Риной! И Сереной тоже! Совсем как лошадиная кличка! Зови меня Пикси, умоляю! Так вот, моя мать… Ну, она наняла специалиста по дефиле, которая учила нас ходить вот так…

Она вскакивает, едва не перевернув коробку из-под пиццы, виляет тазом и вертится на месте. При виде ее решительного взгляда и втянутых щек мы впадаем в истерику.

— Ну, перестаньте! Я сама знаю, что ростом не вышла, — неправильно понимает нас Серена, — но я была на каблуках. Очень высоких. Вот как эти…

Пикси бежит к своему шкафу и возвращается с парой туфель на шпильках. Одна пара быстро превращается в четыре. Туфли скоро дополняют несколько париков и темные очки из ее коллекции аксессуаров (шкаф или ящик — слишком узкие понятия). Джордан приносит бутылку виски и косметику. Мохини надевает свой шахтерский фонарь, который, как мы решили, прекрасно сочетается с моим комбинезоном «Фредерикс оф Холливуд», набитым до пропорций Долли Партон^[47]. Все щелкают фотоаппаратами. Приходят девчонки из комнаты напротив… И так мы первыми в Кармен-холле устраиваем вечеринку на всю ночь.

— Круто! — кричит Пикси в десять вечера, после того как от нескольких прыжков с разбегу пуфы взорвались белыми шариками по всей комнате.

— Круто! — кричит Джордан в полночь, откидывая локоны радужного клоунского парика, танцуя бути с двумя парнями, которые, видимо, в качестве реакции на принесенные ими же лампы невидимого света, разделись до трусов и прыгают что есть мочи.

— Круто! — кричит Мохини в четыре утра. К ее комплекту из фонаря и комбинезона теперь прилагается сережка с черепом и костями, а также мягкая игрушка-овца Пикси. Через несколько секунд ее рвет прямо в мусорку.

Меня тоже рвет. И всех остальных. Но все равно я не могу не согласиться: универ — это круто!

Благодаря футболистам моя тайна раскрыта. Ну да, я модель, и что с того? В университете, где полно заучек, вряд ли кто-то будет это замечать. Правда, дальнейшее развитие событий меня еще больше удивило.

У моего порога стали появляться букеты цветов с телефонами. Целые компании поют мне серенады во дворе, в столовой и однажды, к моему ужасу, в главном зале Батлеровской библиотеки. Два студенческих общества приглашают меня принять участие в церемонии роз (даже не знаю, что это такое). Я отклоняю все приглашения, отказываюсь от свиданий и убегаю от певцов, но деваться некуда.

Причем не только в университете.

По пятницам у меня нет занятий. Я хожу на собеседования. Однажды октябрьским утром я иду в редакцию «Сэвн-тин», и тут меня начинает преследовать какой-то мужчина. Он держит в руках охапку роз, завернутую в газету. На красном свете он прижимает розы к моей груди.

— Возьми!

Ему под шестьдесят, он седой и весь в морщинах, включая костюм, который, судя по виду, вечерами не вешают в шкаф.

— …Пожалуйста!

Все смотрят на нас. Меня бросает в жар. В подбородок вонзилась колючка. Я переминаюсь с ноги на ногу, потом раскрываю руки и улыбаюсь:

— Спасибо!

Серенады, цветы — столько внимания! А потом студентка старшего курса, специализирующаяся на антропологии, звонит, чтобы взять у меня интервью о модной индустрии. Проходит всего несколько минут, и я понимаю ее главный тезис: есть «поразительные параллели» между современной индустрией моды и эксплуатацией детского труда в Англии девятнадцатого века. Когда я говорю, что не согласна, и обращаю ее внимание на серьезные, с моей точки зрения, отличия — я взрослая, и мне платят много денег — она раздражается, заявляет, что я часть «порочного круга», и вешает трубку. Пьяная девушка, которую я даже не знаю, подходит ко мне на вечеринке и признается, что презирает меня, потому что ее парень считает меня привлекательной. Такое случается дважды.

А потом эти собеседования… Нью-Йорк оказался куда хуже, чем все города, где я когда-нибудь побывала. Я не имею в виду знаменитые бульвары вроде Уолл-стрит или Сорок второй, я про маленькие улицы, менее оживленные, где мужчины говорят то, что слышу только я и они.

Иногда их комментарии приятны, даже романтичны: «Эй, красотка!», или «Я, наверное, умер и в раю!», или «У меня от тебя сердечный приступ!». Но чаще они командуют: «Улыбнись!» или «Скажи «привет!», снова и снова, пока я не реагирую, и злятся — «Сука!» — если я не слушаюсь. Но хуже всех те, что идут за мной по улице и рассказывают, что бы они хотели со мной сделать, тихими и низкими голосами, словно мы уже любовники.

Даже тот мужчина с розами. Когда я взяла их, он улыбнулся. Несколько человек захлопали. Но когда включился зеленый и я пошла, он протянул руку и схватил меня за одежду.

— Сучка! — выплюнул он, когда ткань выскользнула из его пальцев.

Да, столько внимания… До Нью-Йорка мне казалось, что я смогу жить в двух мирах по отдельности. Я буду Эмили Вудс, модель и студентка. Я представляла, как я, словно Супервумен, буду летать с гламурных фотосъемок на лекции и обратно, а в моем рюкзаке будут талончики на метро, страницы из ежедневника, фотографии и учебники.

Но настоящая жизнь — не черно-белая, она всех оттенков серого, как зимнее небо Висконсина. Я студентка-модель, через дефис. Я студентка-модель, нравится мне это или нет.

Глава 9

ПРЕКРАСНАЯ ИМАЛЬЯР ИЗ РОДА ВОЖДЕЙ

Меня обделяют вниманием только там, где это имеет значение — в фотостудиях. Мое портфолио никому не интересно. Абсолютно никому.

«А, так вы начинающая! — слышу я. — Со Среднего Запада? Как мило! Приходите к нам снова, когда поднаберетесь опыта!»

Как я узнала, фотографии с мелкотравчатых рынков вроде Чикаго не котируются в столице моды. Проблема стандартная, как и решение — ехать за границу. В таких городах, как Милан, Сидней и Париж, приходится гораздо больше модных журналов на душу населения — во всяком случае, на душу модели, — чем в Нью-Йорке. Так что модель, которая устраивается в нью-йоркское агентство, часто поступает так, как советовал мне Патрик из «Фэктори» — уезжает. Год-два за границей, и у девушки появляются столь необходимые снимки с подходящим фоном: как она потягивает эспрессо на мощеной улочке, гуляет по широкому парижскому бульвару, целует тщательно взлохмаченного кавалера. Затем девушка живенько возвращается в Нью-Йорк, где она уже экзотическая красотка из Европы, и начинается третья, самая прибыльная стадия ее карьеры. Потому что, как видите, в Нью-Йорке портфолио не составляют, а показывают.