Девушки начинают и выигрывают

6

Приезд из колледжа домой на праздник — одновременно проклятие и благословение. Видите ли, в колледже начинаешь осознавать, что твои родители правы почти во всем, что когда-либо тебе говорили. Ты больше не испытываешь к ним жгучей ненависти, как в школе. И это прекрасно, за исключением того, что теперь ты чаще, чем когда-либо, оказываешься не права. Кроме того, приезд домой на праздник обычно включает несколько неприятных разговоров о деньгах (ты тратишь их слишком много) и бойфрендах (у тебя его нет). Что наводит твоих родителей на мысль, будто ты, дорогая, лесбиянка. Вот таким образом, как правило, начинаются мои каникулы на День благодарения.

Небольшое отступление. Во-первых, немного о моих родителях. Моего отца зовут Ричард (Дик) Каррингтон. Меня всегда интересовало, почему это люди, будучи названы Ричардами, выбирают уменьшительное имя Дик [20]. Например, мой отец.

Он самый настоящий белый англосакс, протестант. Высокий и светловолосый, с квадратной челюстью, носит шерстяные куртки, пьет «Джеймсон» со льдом. Он окончил Гарвард, занимался греблей и теперь — преуспевающий банкир по инвестициям в каком-то отделе в «Что-то там энд компани».

Больше всего он любит проводить время, изображая из себя республиканца, плавая под парусом и изо всех сил сдерживая свои эмоции, чтобы ни за что не устроить публичной сцены. Или приватной, коль на то пошло. Кто может его обвинить? В конце концов, он женился на моей матери.

Чанна.

Да, вы прочли правильно, мою мать зовут Чанна. И она еврейка. Но не просто еврейка. Она израильтянка. Большинство людей не вполне понимают, что это значит, потому что на данной планете всего около трех миллионов израильтян, и только они понимают друг друта, но я попытаюсь объяснить.

Израильтяне громогласны, надоедливы и никогда не стоят в очереди. Они толкаются в аэропортах. Они вопят, но считают, что разговаривают нормально. Они выкладывают тебе все, что думают, даже если ты не спрашиваешь их мнения. В глубине души они щедры, добры и милы, но, напоминаю вам, эти качества запрятаны очень глубоко.

Чанна еще и красива. У нее густые, темные волосы, и в юности она снималась в малобюджетной рекламе шампуня для одного израильского парикмахерского салона. Еще у нее большие зеленые глаза, пухлые губы и гладкая кожа оливкового цвета. С тех пор как ей исполнилось сорок (лет десять назад), она постоянно и безуспешно пытается скинуть пятнадцать фунтов. Моя мать — одна из тех женщин, которые три часа занимаются в спортзале, а затем съедают шесть булочек с низкокалорийным сырным кремом. Вдобавок ко всему у нее ненормальное влечение к шляпам, расшитым блестками. И к спортивной обуви фирмы «Кедс».

Но постараюсь не заводиться.

Мои родители — очень странная пара на взгляд любого человека, ну, или по крайней мере любого, кто с ними встречался. Сами они познакомились на вечеринке в Нью-Йорке, устроенной их общей знакомой (как они умудрились иметь общую знакомую, недоступно моему пониманию), там мой отец немедленно влюбился и продемонстрировал это, весь вечер игнорируя Чанну. Та со своей стороны громко спросила хозяйку: «Что с этим человеком?» — засовывая в рот макароны-зити и благодаря Бога за свою молодость и отличный метаболизм.

Два дня спустя он ей позвонил, и после четырех месяцев знакомства они, к ужасу обоих семейств, сочетались браком в здании городского совета Нью-Йорка — без сомнения, самом неподходящем для этого месте на земле.

На моей матери была бейсболка, расшитая белыми блестками.

С того дня она сожалеет, что вышла замуж за отца, потому мой отец отказывается выяснять с ней отношения в кулачном бою. Она затевает драку, а он уходит в глухую оборону.

Не удовлетворенные собственным браком, мои родители желают лучшего для своей родни — для меня. И потому без конца пытаются познакомить меня с парнями, которые, по их мнению, «как раз в моем вкусе». По-видимому, мой тип — абсолютно необщительный человек. День благодарения представляется им чудесным временем для знакомств. Мой отец приводит в дом самого уродливого аналитика со своего этажа (иногда «голубого»), который всегда одет в брюки в полоску и носит имя Чип или Трип. Моя мать со своей стороны выискивает самого милого еврейского мальчика в нашем доме, который чаще всего изучает право в Колумбийском университете. Она сажает его рядом со мной на ужине в честь Дня благодарения и ничего не позволяет мне есть, а его заставляет есть все. Прошлогоднего парня звали Ларри, и он жевал, как животное.

В результате я никогда не останавливаю свой выбор на тех, кого навязывают мне родители. И делаю их обоих несчастными, наводя их на мысль, что я лесбиянка.

После моего захватывающего уик-энда на игре «Гарвард−Йель», который, кстати, закончился почти смертельным номером — выездом нашего фургона с Гарвард-Ярда, утром я приехала домой измученная и готовая к неделе детоксикации. Что неудивительно, поскольку у меня осталось всего две школьных подруги. Другие ухитрились переспать с моими бывшими бойфрендами, проходят курс лечения или учатся в колледжах, ни в какое сравнение не идущих с моим.

В дверях нашей квартиры меня встречает мать. Она в своей спортивной форме — направляется в тренажерный зал, — волосы убраны под кепку с вышитой красными блестками надписью «СПОРТ!», на ногах красные кеды, которые идеально сочетаются с ее красным спортивным костюмом с черными полосками.

— Хлоя! — радостно восклицает она, обнимая меня.

— Привет, мам! — отвечаю я, бесконечно радуясь тому, что оказалась дома, и надеясь, что она приготовила что-нибудь вкусненькое и готова предоставить мне свою кредитную карту.

— Дай-ка взглянуть на тебя, — говорит она, делая шаг назад.

Ее лицо слегка искажается.

— Что такое?

— Ты выглядишь по-другому, — с разочарованием произносит она.

— По-другому? О чем ты говоришь? Я одеваюсь как всегда.

— Понятно, — размышляет она. — Ты просто потолстела.

— Потолстела? — повторяю я.

— Да. Потолстела.

Моя мать, имеющая лишних пятнадцать фунтов, называет меня толстой. День благодарения не сулит ничего хорошего. Когда у нее подобное настроение, все будут вынуждены довольствоваться соевыми крекерами с низкокалорийным сыром и ломтиками огурца.

Очень заманчиво.

Когда мать наконец покидает квартиру, я испускаю вздох облегчения и занимаю свое привычное место на кожаном диване, где, возможно, просижу все следующие шесть дней. И действительно, в настоящий момент я нахожусь все в той же позе, четвертый час смотрю Эм-ти-ви и Си-эн-эн и думаю о том, что родители даются нам для единственной цели — чтобы чувствовать себя полными неудачниками.

Внезапно звонит сотовый, вырывая меня из растительного состояния.

Я бегу к нему и чуть не падаю, споткнувшись о свой так и не распакованный чемодан. Источник звука я нахожу на самом дне (кто бы сомневался) и не узнаю мигающего на экране номера.

Прежде чем ответить, я долю секунды раздумываю. Возможно, это какой-то давний возлюбленный…

— Алло?

— Привет… м-м… Хлоя? — Звучный, знакомый мужской голос.

— Да? — смущенно отзываюсь я, по-прежнему не узнавая говорящего.

— Эй! Это Джош.

— Джош?

— Да, малышка, — отвечает он со смехом. — Ты меня помнишь? Или уже забыла?

Забыла? Навряд ли.

— Нет, нет, — нервно возражаю я, — конечно, не забыла. Как ты? — добавляю я, приходя в себя.

— А-атлично, — отвечает он с южным тягучим акцентом. — А ты, дорогая?

— У меня все в порядке, спасибо.

— Не видел тебя в выходные.

— Было много дел, — быстро говорю я.

— Ну да. А твою подругу Веронику видел.

— Правда?

— Да. Она — это что-то.

— Можно и так сказать.

— Я так и сказал, — отзывается он, и я почти вижу его улыбку.

— Так чем обязана?

— Сразу переходишь к делу? Это на тебя не похоже.

— Ну, я немного изменилась с момента нашей последней встречи, — слегка оправдывающимся тоном говорю я.