Забытый плен, или Роман с тенью

– Я все равно сбежал бы, честно, Андрей Ильич! И без этих, в масках. Шороху наделали, как будто Измаил брали, – презрительно фыркнул Аркадий, уплетая десятый кусок буженины. – А что было автоматами так размахивать? Им никто и не думал сопротивляться, просто от неожиданности пару раз в них пальнули, вот и все.

– Эти люди спасли тебе жизнь, – сдержанно напомнила Татьяна.

– Да кому я нужен! – отмахнулся найденыш. – Мужики, что меня привезли на дачу, вполне приличные типы. Анекдоты травили, в карты резались, воду давали, когда я просил, и...

– И размозжили Василию голову, – продолжил Лебедев.

– Голкина, конечно, жалко, – со вздохом признал Аркадий. – Но он, если честно, сам напросился: не надо было рыпаться.

Татьяна молча поднялась из-за стола и вышла.

– А может быть, ты виноват, что родился на свет? – сухо поинтересовался отцовский друг.

– Не понял?

– Тебе еще многое предстоит в этой жизни понять, поэтому веди себя как мужчина.

– То есть размахивай автоматом, – с набитым ртом уточнил Аркадий.

– Перед носом тех, у кого куриные мозги и грязные лапы, иногда не мешает и помахать.

– Ясно! Ваши слова, Андрей Ильич, наводят на мысли о теории Ницше, – ухмыльнулся «эрудит», – теории сильного человека. Например, такого, как вы. Я давно просек: вы не слабак. Слабаку с куриными мозгами такую махину, как ваша фирма, не потянуть. Здесь нужны сила и злость. Точно, – воодушевился «теоретик», – сила и злость! Когда можется все, что хочется, а тех, кто мешает, нужно просто беспощадно давить, как тараканов. Они ведь мешали вам, правда, Андрей Ильич?

– Кто?

– Ну, эти, которые Ваську по башке долбанули, а меня увезли.

– Если ты хорошенько изучишь Ницше, – процедил сквозь зубы, едва сдерживаясь, Лебедев, – не для репетиторов, которым я за тебя, неуча, плачу, а чтобы самому разобраться, то, может, в твоей пустой пока башке осядет: сильный – он сильный во всем, во зле и в добре. Не пытайся только в текстах выискивать эту фразу, ее там нет. Чтобы до такой мысли дойти, надо прожить не шестнадцать лет и жить не бездумно. – Андрей Ильич отбросил салфетку. – Никогда не воспринимай доброту за слабость, иначе будешь этой жизнью часто бит. А сейчас убери со стола. И не подсовывай Римме Андреевне грязную посуду. Она помогает по хозяйству мне, не тебе.

Аркадий елозил ножом по мясному хрящу, низко опустив голову над тарелкой. Выражение его глаз при этом Лебедева не волновало.

Сына Олевского оставили в загородном доме главы «Оле-фармы». Вряд ли Львович бухнется второй раз в ту же воронку.

С тех событий прошло четыре месяца. Василий выписался из больницы, остался при Лебедеве. Совестливый сыщик долго не мог успокоиться, что так позорно провалил порученное дело. Собственное предупреждение шефу и ответная запоздалая помощь муки совести бедному Васе не облегчали: он упорно винил себя за промашку, проклиная свою беспечность. Бывший порученец согласился на должность заместителя начальника службы безопасности в «Оле-фарме»: чтобы одному сподручнее охранять, другому следует активно шевелить мозгами. Перспективный работник взял у фирмы кредит, купил однокомнатную квартиру. Андрей Ильич подозревал, что скоро там появится молодая хозяйка. В больничной палате от Голкина не отходила медсестра, с которой Васька не спускал очумевших глаз.

Лебедев уставился на стену. Чеканная парочка задрала крылья с хвостом, всем своим видом посрамляя заплутавшего в двух соснах идиота. В домашнем кабинете ангел и черт вели себя вольготнее, чем в служебном. Не миндальничали, откровенно строили рожи, не намекали, выказывали отношение к происходящему без утайки и скидок на сложность задачи. Дело сверхъестественных сил – искушать и испытывать, человеческих – выбирать и решать. Андрей Ильич открыл дверцу книжного шкафа, отнял бутылку у справочника Машковского, плеснул коньяк в пузатый бокал, взятый оттуда же. Проклятие! Что уж такого особенного в этой долговязой? Да ничего! Таких в Москве по десятку на каждой модной тусовке. Заколдовала она его, что ли? «Заколдованный» мрачно глотнул «Хеннесси». С той самой минуты, когда он увидел ее в больнице, проклятая чертовка опять не выходит из головы. Куда ни посмотри, всюду она. Везде, во всем. В офисе, на заводе, дома, в непонимающих глазах Татьяны, во внезапном увлечении Аркадия поэзией, глупых советах по ящику, как обустроить жилье, в молчании Васьки. Ее незримая тень выдавливала из воздуха и воды молекулы кислорода, делая жизнь стерильной и скучной – бессмысленной. И это было вернее того, что на дне бокала застыла сейчас пьяная капля. Вспомнилась собственная реакция на встречу с Аполлинарией в палате.

Бедняга с пробитым черепом после реанимации последовал за Васькой в ту же палату. Через день товарищей по несчастью развели, но в первый вечер черт столкнул их вместе, подпихнув до кучи незадачливого визитера, который вздумал в неурочный час сунуться со своим визитом. Уже с порога Лебедев наткнулся взглядом на прямую спину в черном свитере толстой вязки, неподвижно застывшую на стуле у соседней с Васькиной койки. Перебинтованный Голкин тут же многозначительно скосил глаза, давая понять, что опешивший шеф не ошибся.

– Здрасьте, Андрей Ильич, – постарался придать мышиному писку максимальную громкость Василий. – А я вас сегодня не ждал.

– Добрый всем вечер! – бодро выбросил в воздух Лебедев и приблизился к своему подопечному. – Я на минуту, только узнать, как ты.

– Присаживайтесь, Андрей Ильич, вот стульчик.

Рядом никто не повернул головы. Посетитель положил на тумбочку ананас и бананы, поставил пару «Боржоми».

– Завтра водитель привезет продукты. А это для разбега, чтобы активно выздоравливал да бежал отсюда быстрее, – нес ахинею Лебедев, решая важнейшую из проблем: выйти или остаться?

– Не остановишься – не побежишь, – философски заметил Василий. – Для хорошего разбега человеку полезно потоптаться на месте, оценить ситуацию. – «Оценщик» многозначительно закатил глаза.

– Вижу, поправка идет стремительным темпом, раз потянуло на философию. Обычно больных тянет на сон. Я пошел, Василий. Завтра тебя переведут в другую палату, будь готов к переменам.

Он проторчал на лестничной площадке сорок минут, обкурившись до чертиков. Не вышла. Оно и понятно: бабьему сердцу милей убогие да больные. Эти сентиментальные дуры словом «жалеть» подменяют «любить» и умиляются при этом идиотской подмене. Женский «психолог» тихонько ругнулся и побрел по ступеням вниз, плюнув на обшарпанный лифт.

Теперь, спустя столько времени, гордый болван клял свою гордость, но к старому не возвращался. Василий Голкин выполнял обязанности не последнего человека на фирме, такому бегать за ускользающей тенью президент «Олефармы» позволить не мог.

Послышался осторожный стук, дверь приоткрылась, в проем просунулась белесая голова.

– Ужинать будешь?

– Нет, у меня еще много работы. Оставь что-нибудь на столе, позже перекушу.

Татьяна молча кивнула и исчезла. Она здорово изменилась: тяжелая, с перевальцей, походка, оплывшее лицо, раздутые губы, пигментные пятна на коже и торчащий арбузом живот. Лебедев испытывал к ней брезгливость, ничего больше. Короткий роман завершился тоской и скукой – по утраченной молодости и наивной надежде, что можно ее вернуть. Строить планы на будущее никто из них не пытался, было очевидно, что заниматься этим – фальшь и глупость. Лебедев дал себе слово дотянуть до родов и распрощаться, обеспечив Татьяне с ребенком приличные условия жизни.

Андрей Ильич снова потянулся к бутылке, потом передумал, захлопнул резную дверцу и, пересиливая себя, спустился в кухню. За столом сидела Татьяна, лениво подбирая вилкой какую-то размазню с тарелки.

– А где Аркадий?

– Жует у себя бутерброд и глотает Мандельштама. Представляешь, вслух читает и подвывает, как настоящий поэт! Что-то про звериную душу, я мимо проходила, слышала.

– Танюш, ты не сваришь кофе? – нарочито спокойным тоном попросил Лебедев. – Хорошо бы бадью, у меня уйма работы.