Дом: основной инстинкт?

— Я встретила совершенно очаровательную молодую пару в поезде, — сказала мама, передавая мне знакомый до боли в сердце чемодан, который был неизменным нашим спутником во время семейных поездок. Она упорно не желает избавляться от старых вещей: всему можно найти применение и совершенно неважно, сколько лет этой вещи. Каждая поездка домой подобна посещению музея, в котором хранится мое детство, потому что со времени моего отъезда там ничего не изменилось, начиная от мебели и заканчивая корзиночкой для печенья.

— Я рассказала им о тебе и о Майке, о том, какие вы оба теперь знаменитые, и она сказала, что, кажется, видела тебя по телевизору. Она сейчас учится в университете, по-моему, изучает английский, такая умная, образованная, в очках. Правда, я не знаю, чем занимается ее молодой человек. Он такой неразговорчивый. Я рассказала, что ты сначала проходила собеседование в Оксфорд, но тебя не взяли, и ты поехала в Манчестер. Там тебе не очень нравилось, но нам казалось, что нет никакой разницы. Ей очень понравился мой буклетик, посвященный истории нашей деревни. Так увлекательно, все эти старые названия! Потом мы немного поболтали об универмаге Босвелл. Продавщицы там такие любезные! Я сообщила ей, что когда я ходила в супермаркет на той неделе, меня на кассе обслуживал молоденький мальчик, и она согласилась со мной в том, что это не мужская работа…

Представляю себе эту несчастную парочку. Им некуда было деваться, и мама обрушила на них весь этот поток информации. Я в который раз удивилась ее способности делиться личными и совершенно никого не интересующими сведениями из нашей семейной жизни с незнакомцами.

Походы с ней в магазин — это просто испытание крепости моих нервов, потому что даже самый простой вопрос типа: «Как вы будете платить: наличными или кредиткой?» — вызовет долгие и пространные рассуждения о том, как она не доверяет кредиткам, и что именно из-за них люди влезают в долги, и что она противница покупок в рассрочку и тому подобное. Она обязательно сообщит о том, что они с мужем всегда расплачиваются чеками, потому что с ними всегда знаешь сумму, которой располагаешь. К тому же, она никак не может поладить с банкоматами, называя их не иначе как дырками в стене. Это уж точно! Я однажды видела, как она пыталась снять деньги с карточки. Все остальные люди делают это запросто. Только не моя мать! Она даже не пыталась запомнить свой пин-код.

— Доченька, он просит меня ввести какой-то код!

— Да, нужно ввести код. Ты должна была получить его по почте.

— Но все эти вещи запоминает твой отец!

После нескольких попыток ввести код наугад, банкомат проглотил карточку.

— Кэрри! — Я в этот момент была готова сквозь землю провалиться. — Он забрал мою карточку! Сделай так, чтобы он отдал ее!

С этими словами она скрылась в банке, чтобы напасть на ничего не подозревающих служащих и потребовать, чтобы они позвонили ее персональному менеджеру, который, между прочим, ее близкий друг.

Очень часто я просто уходила от нее, боясь, что иначе не сдержусь, заткну ей рот и выведу ее из магазина.

— Мама, люди вовсе не хотят все это знать.

Но люди такие вежливые, что терпеливо выслушивают всю информацию, которую она на них обрушивает и которая им абсолютно не нужна. Я думаю, они принимают ее за сумасшедшую. Я в такие моменты стою за ней в замешательстве, пожимая плечами с извиняющимся видом. Самое ужасное, что она считает себя очень милой.

Мы с Ребеккой аккуратно усадили ее в машину. Несмотря на то что я потратила немало усилий на уборку всех этих фантиков, пакетиков от печенья, коробок из-под сока и непонятных частей конструктора «Лего», мама, окинув салон придирчивым взором, сказала:

— Доченька, здесь нужно пропылесосить.

Стиснув зубы, я завела машину, и мы очень медленно поехали домой, потому что, если я еду быстро, мама истерически хватается за ручку на дверце.

Оказавшись дома, она пронеслась по всем помещениям, словно торнадо, заглядывая в шкафы и холодильник, поднимая коврики в гостиной и возмущаясь по поводу кучи неглаженного белья и ругая меня за то, что не храню отбеливатель в отдельном шкафчике. Она тотчас заметила, что пуговица на кардигане Ребекки вот-вот оторвется, И потребовала выдать ей шкатулку со швейными принадлежностями. В этом и состояла ее главная ошибка! Она сама купила мне эту шкатулку, когда отправляла меня учиться в частную школу. Со временем ее содержимое превратилось в некую разноцветную сюрреалистическую путаницу, состоящую из ниток, иголок, пуговиц и кнопок. Боюсь, даже Ури Геллер^[20] не смог бы извлечь из нее металлические предметы.

— Кэрри, милая, как же ты пришиваешь пуговицы и штопаешь?

— Никак. Я просто покупаю новые вещи.

Она с ужасом посмотрела на меня. Все эти годы она старательно штопала носки моему отцу, надевая их на деревянный гриб, и усердно пришивала пуговицы, как только они отрывались, находя им замену в огромной коллекции пуговиц, хранившейся в зеленой жестянке из-под печенья. Но ей так и не удалось научить этому свою дочь-неряху.

— Можно я позвоню папе? Ему пора обедать, и я хочу сказать ему, что тот кусок торта, что лежит в буфете, предназначен ему на обед, а не на ужин.

С ума можно сойти. Даже на расстоянии она продолжает контролировать его режим питания. С тех пор как он ушел на пенсию, всю жизнь проработав управляющим компании, он увлекся гольфом и выращиванием овощей в теплице, пытаясь таким образом хоть на время вырваться из-под неусыпного контроля моей матери. Но какие они милые, когда сидят на диване рядышком и смотрят телевизор, держась за руки, или когда прохаживаются по супермаркету, обмениваясь замечаниями по поводу разнообразия ассортимента.

— Какая прелесть! — восклицает мой отец, который десять лет назад даже не знал, в какую сторону открывается дверь продуктового магазина. Может быть, и мы с Майком до такого доживем: будем радоваться поездке в «Уэйтроуз»^[21] и восторгаться пармской ветчиной.

Перед обедом я достала баночку так любимого Томом пюре из цветной капусты с сыром и хотела его разогреть.

— Что это? — спросила мама, заглядывая мне через плечо.

— Это пюре, Тому на обед, — ответила я.

— Но ведь это ненатуральная еда. Я надеюсь, ты не кормишь его этим постоянно. Ты же не знаешь, из чего оно сделано.

— Знаю, на баночке все написано, — заметила я резонно.

— Ребенку нужно не так уж много. Немножко измельченного пастернака и печеного яблока, — важно сказала она, отодвигая меня с дороги и выбрасывая ненавистную баночку в мусорное ведро. Том печально проводил ее взглядом. Он так его любит. Маме удалось найти в моем холодильнике картофелину и пастернак (должно быть, я купила его, чтобы приготовить на обед в воскресенье. Я его и за овощ-то не считаю). Она сначала сварила их, потом растерла с настоящим маслом (брезгливо понюхав и выбросив мое со словами: «Что-то непохоже оно на масло»), потом срезала кожуру с яблок и вырезала из них сердцевину.

Том тем временем извертелся от голода и нетерпения. Я обычно разогреваю его обед за пять минут. Он не привык ко всем этим чудесам кулинарии. Когда мама протянула ему готовое блюдо, он с подозрением посмотрел на желтую тягучую массу. Что это? Пахнет совсем не так, как Heinz. Откуда я знаю, может, вы меня отравить хотите? После нескольких попыток маме удалось запихнуть ложечку ему в рот, и он начал есть, облизываясь и издавая довольные звуки.

— Видишь, детям больше нравится домашняя еда.

Ну спасибо, мама, удружила. Теперь он Heinz и в рот не возьмет.

Потом мама взялась учить Ребекку шить, предварительно наведя порядок в шкатулке. Мы с Томом взяли собак и пошли гулять. Прогулка получилась просто замечательной, потому что с нами не было Ребекки, которая обычно ноет, что у нее устали ножки, она не может дальше идти и просится на руки, возмущаясь, что я ношу на руках только Тома.

Когда мы купали Тома вечером, мама прочитала долгую лекцию о вреде одноразовых подгузников и чудесных свойствах хлопчатобумажных пеленок.