Когда я стану кошкой. Ева вне рая и ада

— Великолепная?

— Точно!

Белый флаг. Нет никакого выхода, кроме сдачи оружия воскресным утром в восемь часов двадцать минут. Место капитуляции — Лионский вокзал.

И тут снова загнусил Болтун:

— Рассматривай это как путешествие. Ты же хотела открыться для всего нового, и все такое…

— Путешествие в Симонию [6] — это не совсем то, что мне…

— Слушай, когда твоя мать умрет, ты будешь раскаиваться…

— Да ты никак ударился в шантаж, Болтун? И вообще, ты на чьей стороне?

22 ОКТЯБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Париж очень красив, если смотреть на него воскресным утром из окна полупустого автобуса. Улицы светлые. Площади свободные. Несколько рыбаков с удочками на берегу Сены. Группа людей в красно-зелено-белой форме, словно живая афиша, марширует по бульвару Генриха IV. Если не считать самобичеваний в виде мыслей о том, что если бы я вставала каждый день так же рано, то моя жизнь могла бы сложиться по-другому, все было почти хорошо. Пока я не увидела парусиновую шляпу Симоны у расписания отправления поездов. Белая парусиновая шляпа. Самая неприметная. Кроме одного: на ней были вышиты убийственные слова: католическая прогулка! Я была потрясена! Мама ничего мне не сказала, и ее сейчас даже не было рядом, хотя бы для того, чтобы смягчить удар: группа Симоны едет славить Христа! Рядом с вожатой отряда маячила еще дюжина таких же шляп. Я начала нервничать. Неужели они захотят нахлобучить и мне на голову такую же идиотскую шапку? Да! Как только Симона заметила меня, она бросилась в мою сторону, звякая браслетами с подвесками из восемнадцатикаратного золота:

— А, Евочка, вот и ты, у меня для тебя есть шляпа! Где твоя мать? Она что, думает, что поезд будет нас ждать?

Я запихнула шляпу в сумку. Симона в розововато-бежевых коротеньких штанишках продолжала жужжать как муха. Пожатия рук. Жан-Пьер. Его супруга Женевьева. На горизонте появилась мама. Бежит трусцой, вся растрепанная. Прыг в вагон! Рядом со мной появился высокий очкарик с несколько бугристой кожей, нескромно выпирающими, торчащими зубами, и тоже в шляпе.

— Хочу представиться, Ролан Делаграв, тетя Симона много мне рассказывала о вас…

Ах, вот оно что-о-о-о! Это не только католическая прогулка, это еще и западня… Мама при пособничестве своей ужасоподобной Симоны спланировала операцию с целью отдать меня на съедение о-ча-ро-ва-тель-ному молодому человеку, и на этот раз действительно о-ча-ро-ва-тель-ному. Ролан цитрусовый с потными ладонями… Господи, за что мне все это? Он поинтересовался, почему у меня нет шляпы. Я мысленно спросила себя, почему он мокрый, как подмышки, но вслух ничего не сказала. Ролан доложил, что он студент-стоматолог. Мне не пришлось задавать никаких вопросов, он и так вывалил на меня массу сведений о технике пломбирования зуба, об особенностях свободной профессии дантиста, о ее плюсах и минусах…

Приехали. Машина. Лес. Идем. Идем. Идем. Легкий ветерок качает кроны деревьев. Птицы посвистывают в шелестящей листве. Ролан надоел мне до смерти. Я отвечала утвердительно на все, о чем он говорил и спрашивал. Мама и Симона пожирали нас глазами. Голубки на службе у Гименея. Ролан в двадцатый раз спросил меня, почему я не надела шляпу.

— В твоем положении было бы лучше напялить эту штуку, Ева! — шепнул мне на ухо Болтун: он, как всегда, явился вовремя, чтобы меня подбодрить. — Не ошибись в стратегии: если тебе вздумалось бунтовать, надо было начинать раньше!

Хорошо. Я надвинула шляпу на самые брови. Ролан сказал, что она мне очень идет, было похоже на то, что он так и думал. Я испугалась. А если он тоже возьмет меня за руку, как Машар? Куда бежать? Помощь пришла неожиданно: по лесу грянул гром. Небо почернело. Резкие порывы ветра пригнули деревья, кусты чуть ли не распластались по земле. Все в укрытие! Только где тут укрытие? На нас посыпались тяжелые, как жемчужины, капли. Прогулка закончилась полным провалом. Каждый спасался, как мог. Католики разбежались в разные стороны, проклиная метеослужбу.

— Встречаемся в автобусе! — завопила Симона, вцепившись в свою шляпу.

На обратном пути в поезде Ролан опять приставал ко мне. Его мокрая, прилипшая ко лбу челка делала его похожим на строителя католического собора, очки запотели. От него пахло, как от мокрой собаки. Или это от меня? Обстановка в вагоне напоминала отступление после битвы на Березине. Мама дремала, привалившись к Симоне, которая храпела без зазрения совести. Я держалась из последних сил. Надо что-то делать. Не успел дантист перейти от резцов к коренным зубам, как я адресовала ему улыбку гиены:

— Вы очень любите вашу тетю Симону, Ролан? Честно, скажите мне правду! Вам она не кажется скучной, как ночной горшок, с ее вечно поджатыми губами, с ее манерой говорить всем настоящие гадости под видом фальшивых любезностей и с ее бесконечными историями про дочку Брижитту, которой удается все, что она затевает, и которая все время что-нибудь затевает без перерывов на завтрак, обед и ужин?

— Простите? — Очкарика заклинило, из ноздрей у него клубами повалил пар.

Вот что он сделает? Издаст сигнал тревоги в ультразвуковом диапазоне? Переключит ушные локаторы в режим передачи? Разбудит свою дорогую тетушку, чтобы поплакаться ей в жилетку?

— Хотите, Ева, я принесу вам чего-нибудь горячего, кофе например?

Наверное, все они такие, эти приличные молодые люди… Ты его оскорбляешь, а он в ответ предлагает выпить кофе…

— Э-э… Нет, спасибо, я попробую вздремнуть.

— Конечно, конечно, — сказал он с каменным лицом.

Я откинулась на подголовник и закрыла глаза. Не совсем. Сквозь опущенные ресницы я наблюдала, как Ролан, цокая копытцами, пересаживается на другое место.

24 ОКТЯБРЯ, ВТОРНИК

Сорок девять часов и семь минут. Я подсчитала абсолютно точно. За это время мои откровения о Симоне совершили полный оборот — круг замкнулся. Ролан наябедничал своей тетушке, которая устроила сцену моей маме, а та в свою очередь позвонила мне утром на работу:

— Ева! Это правда, что ты сказала то, что, как мне сказала Симона, ты сказала ее племяннику Ролану?

— Боюсь, это истинная правда, мама!

— Доченька, ты с ума сошла? Ты забыла, что Симона — моя лучшая подруга?

— Странно!

— Что странно?

— Странно, что у тебя нет лучшей подруги, чем твоя лучшая подруга! Полчаса симонизации с перерывом в месяц-другой еще куда ни шло, но терпеть ее целый день — это слишком. У меня был передоз!

— Это ужасно! Ты тоже ужасна! Из-за тебя я почти поссорилась со своей лучшей подругой и…

— Ничего, помиритесь. Вы и так ссоритесь раз в неделю.

— Неправда! И я даже не буду тебе говорить, что про тебя подумал ее племянник..

— Я тоже не буду тебе говорить, что я про него подумала. Если бы ты рассказала это Симоне, вы бы действительно поссорились..

— Как вспомню, что я сделала все это только для того, чтобы тебе помочь..

— Это очень мило с твоей стороны, мамочка, но, во-первых, ты мне и вправду помогла, потому что я наконец-то выговорилась, а во-вторых, когда мне будет нужна твоя помощь, я тебе сделаю официальный запрос, ладно?

Когда я положила трубку, Болтун аплодировал как ненормальный. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Да-a! Великолепно! Говори то, что думаешь! Давай, Ева, не стесняйся! Так славно у тебя все получается!

После всего этого меня вдруг одолели сомнения. Уж не слишком ли я увлеклась? Надо будет не забыть послать маме сообщение, что я ее все-таки, несмотря ни на что, люблю…

25 ОКТЯБРЯ, СРЕДА

Пишу дипломатическое сообщение. Долго-долго щелкала по клавишам, прежде чем решилась отослать следующий текст: