Заплати другому

Потом на столе в столовой увидел письмо. Он еще никогда не получал писем. А это пришло от человека, о котором он даже не слышал. Ида Гринберг. Странно. Большой толстенный конверт. Почта принесла ему кипу страниц от Иды Гринберг.

Кто бы она ни была.

Знаете, что такое «странно»? Странно, это когда ты для других значишь намного больше, чем они когда бы то ни было значили для тебя. Я хочу сказать: намного-намного больше. Как жизнь на двух совсем разных планетах.

В таких делах я уже привык быть стороной страдающей. В свой первый год учебы в средней школе я аж по самые уши влюбился в эту девчонку. Звали ее Лаура Ферли. Бывало, лежал ночью в постели, произнося самому себе ее имя — мысленно, раз за разом. В ящике моего стола хранился тот карандаш, что она обронила в коридоре. Я держал его в такой маленькой коробочке обернутым в мягкую бумагу. Это, я говорю, было странно. Походило на какое-то, дьявол бы его взял, святилище или еще что. Еще я вырезал три ее фотки из школьного ежегодника и вставил их в рамочку. Я с Лаурой так никогда и словом не обмолвился. То есть, даже не поздоровался ни разу. Что-то не помнится, чтоб я хоть раз в глаза ей посмотрел. Зато желал всю свою жизнь прожить с нею. А если не получится, то думал, что всю свою жизнь проведу в мыслях о том, как у меня не получилось. А потом порой вдруг в голову приходило: узнай она про все про это, е-мое, то-то удивилась бы.

Наверное, спросила бы: «Это какой Мэтт?».

Я не говорю, что считаю, будто миссис Гринберг была влюблена в меня, тут другое. Просто это странно. Говорю, я никогда не уделял ей внимания больше, чем любому другому покупателю в магазине. Вот только имя ее знал. Только говорил: «Здравствуйте, миссис Гринберг. Как чувствуете себя сегодня?»

Святые угодники. До чего ж ужасно одиноко ей, наверное, было.

Дорогой мой Мэттью!

Если ты читаешь это, значит, я уже преставилась. Это письмо я оставляю среди моих личных вещей вместе с запиской сыну, Ричарду, где прошу его отправить письмо после того, как я умру.

Сегодня утром я кое-куда позвонила по телефону. В мою страховую компанию и моему адвокату. Я должна была принять очень важное решение — и я приняла его. Моя жизнь застрахована на 25 000 долларов, и я решила не оставлять их моему сыну. У меня нет веры в то, что он правильно распорядится ими.

Я решила разделить деньги на три части; 8333 доллара пойдут тебе. Столько же Терри, которая мне тоже очень нравится, а оставшаяся треть — той милой леди в «Кошкином доме», потому что она самоотверженна и делает доброе дело.

Остается еще один доллар для Ричарда. Он взбрыкнет и выйдет из себя. Думаю, ты можешь прийти на оглашение завещания, и это, возможно, окажется не столь приятным. Но мы с моим адвокатом все тщательно проработали. Ричард имеет право оспорить завещание, и, вероятно, так и сделает, но он не выиграет. Мы все внимательно просмотрели и закрыли все лазейки.

Ты можешь делать с этими деньгами что угодно. Но мне хочется верить, что используешь их во благо. Не самоотреченно, просто во благо. Определенно потрать их на самого себя. Только не пускай по ветру.

Если хочешь знать, почему я тебя выбрала, то это потому, что ты всякий раз с приятной улыбкой спрашивал, как я себя чувствую. А после выслушивал то, что я говорила в ответ. Ты никогда не вызывал во мне ощущения собственной никчемности или того, словно бы меня и рядом не было.

Далее. Эти деньги не в полном смысле даровые. Я сделала тебе большое одолжение. Прямо скажем, самое большое одолжение, какое в моих силах. Я понимаю, что 8333 доллара уже не та сумма, какою была когда-то. Но это все, что у меня есть. Дом заложен так, что дальше некуда, а выплаты пособия по социальному страхованию испустят дух вместе со мной.

И вот что я хочу, чтобы ты сделал. Окажи очень большую помощь трем людям. Вовсе не обязательно деньгами. Просто дай им то, что для тебя так же велико, как 8333 доллара для меня. А когда они попытаются с тобой расплатиться, скажи им, чтобы вместо этого они «заплатили другому».

Одари своим временем, если понадобится, или своим сочувствием. У многих людей деньги есть, но только не это.

Ты славный мальчик. Порадуйся деньгам.

С наилучшими пожеланиями —

Ида Гринберг.

Прошло чуть больше шести недель, и деньги были у него на руках. Он уже внес пятидесятидолларовый залог за квартиру, так что ее не сдадут никому другому. Он перночевал в ней — в спальном мешке. У него была приличная кровать в доме родителей, но пока перевезти ее не получалось.

В квартире было тихо. Она была маленькой, зато славной и тихой.

Когда Мэтт открыл окно, то оказался прямо на скате крыши, потому что его квартирка когда-то была чердаком, пока кто-то не поделил дом. И он сидел на крыше в темноте, на холоде, в трениках и без рубашки — просто наслаждаясь тишиной. С крыши ему были видны одни деревья и ничего больше. Одна только сторона холма, поросшего деревьями. И серп желтой луны, просвечивающий сквозь листву. Этого было более чем достаточно.

Некоторое время он так и сидел, раздумывая, куда уходят люди, когда умирают, и что в его силах сделать кому-то другому, что значило бы так же много, как эти восемь тысяч триста тридцать три доллара значат для него. И еще — что купить на оставшиеся деньги. И узнает ли об этом миссис Гринберг. Он не воображал, мол, наверное, узнает: банальной казалась мысль, будто она следит за ним. Но Мэтту еще не случалось знать кого-то, кто умер, не очень-то он и думал раньше об этом и не был полностью убежден, что миссис Гринберг не узнает. В отличие от восьми тысяч трехсот тридцати трех долларов такие мысли в банк не отнесешь.

Это направило его мысли на решения, на то, будут ли они благими, и насколько неполная уверенность в том, что она узнает, способна изменить их. Только такую, слегка неясную, тему можно обдумывать долго, и, еще ничего не додумав до конца, Мэтт уже замерз, глаза слипались, так что он вернулся к себе и лег спать.

На следующее утро он отвез свой старый раздолбанный мотоцикл в салон «Хонды» в Сан-Луис-Обиспо [21]. Там ему сказали, что в случае покупки новой машины он получит скидку в семьдесят пять долларов. В салоне ему сразу же бросился в глаза новенький красавец — семьсот пятидесятый. С ветроотсекателем, красно-белое чудо со всей аэродинамикой космического века. Мэтт посидел в его седле. Лучше б не садился! Стоил байк почти семь тысяч долларов. Что было до дьявола близко ко всему, что осталось после платы за первый и последний месяцы аренды квартиры и такого жутко большого залога. Только… дьявол. Аппарат больше, чем красив. Он словно бы… мощь. Но это было уже слишком. С отличным красочным покрытием.

Еще в салоне был новый триста пятидесятый, такой же, как его старый, только семью модельными годами новее и без пробега. Светосигнал нейтралки и электростартер. И еще за три с половиной тысячи долларов имелся двести пятидесятый. С отличным красочным покрытием. Новенький. Триста пятидесятый, Двести пятидесятый. Двести пятидесятый ездит вполне быстро, чтобы передвигаться по шоссе. Только-только. Если он был быстрее, так, может, Мэтт на нем бы штраф схватил, чего позволить себе не мог. И без того страховка съела львиную долю его накоплений.

Потом он еще раз сел на семьсот пятидесятый, ощущая его мощь. Сиди он на таком, никто к нему не подъедет с трепотней про курсы вождения. Но стоит слишком дорого. Почти все деньги старой леди. Это было все, что у нее имелось, эта страховка, будто кто ее жизнь обналичил, и ото всего этого становилось еще хуже.

Голова от такого раскалывалась.