Чуть не треснуло очко!

– Тебе не больно? – шепчет он.

– Нет. Ты не слишком тяжёлый.

– Вот и хорошо. А теперь угадай, чего я больше всего на свете хочу. Ты айфон и компьютерные игры. А я?

– Не знаю, – Генка ещё не успел подумать, чего может хотеть такой взрослый дядя от него, как услышал:

– Покрывать тебя цветами всего.

– Но ты и я, мы и так это делаем.

– Какой ты ещё глупый. Я же сказал, всего!

Генка и не заметил, как дядя Игорь стянул с него спортивное трико и теперь жадно покрывает цветами те места, которые ещё минуту назад скрывали трусики. Метла Генки оказывается во рту дяди Игоря. Ему щекотно и немножко стыдно. Но если его друг так хочет. Разве он может ему отказать? Между тем, шланг его уже так набух, как это часто случается по утрам, когда Генке хочется отлить. В такие минуты отросток становится твёрдым-претвердым, и раза в два больше, чем обычно. Вспомнив об этом, Генка испугался: если он не выдержит, то может отлить прямо в рот другу и тогда их дружбе конец.

– Не надо, – просит он. – Тебе разве не противно? Шлифуй лучше в губы.

Дядя Игорь пощекотал влажной и горячей метлой набухший кончик Генкиного инструмента, неохотно оторвался от этого занятия и лишь после этого сказал:

– Совсем не противно. С чего ты взял? Ведь я твой друг. Настоящий! А ты - нет.

– Почему? – удивляется Генка.

– Потому что ты не хочешь шлифануть меня сюда, – дрожащей рукой дядя Игорь расстёгивает ширинку и из неё выныривает нечто такое громадное, чего Генке до этого мига доводилось видеть, только во дворе, когда пацаны показывали ему свои инструменты ради забавы. От неожиданности он вздрагивает и в страхе зажмуривается. И лишь спустя минуту, до него доходит: это же тоже самое, что и у него между ног, только в несколько раз больше.

– Ну вот, – прерывает его мысли дядя Игорь и не одобрительно смотрит на Генку, – а ещё клялся в настоящей дружбе.

– Я разве отказываюсь, – шепчет Генка. Голос его куда–то исчез. – Но, я ж не знал, что ты любишь, ну, когда делают приятно твоему инструменту.

Дядя Игорь огорчённо вздыхает, медленно запихивает обратно в штаны сильно вставший и оттого не послушный инструмент, всем своим видом выказывая обиду и, давая понять, что поищет себе приятеля в другом месте.

– Не надо, – испуганно шепчет Генка. – Не обижайся и не прячь его. Я буду целовать твою штучку, сколько ты захочешь, хоть час, хоть два. А хочешь, до самого вечера буду целовать. И завтра тоже, и всегда, – Генка чуть ли не плачет: так ему обидно потерять друга. Из-за таких пустяков их только что зародившаяся, ещё такая хрупкая, как молоденькая сыроежка, дружба может превратиться в грибную поганку.

– Сладкий мой, – гладит его дядя Игорь, – не плачь. Я же человек слова, и мы будем дружить столько, сколько ты захочешь.

Дядя Игорь берёт Генку за шею и нежно, но твёрдо притягивает его голову к своей штучке:

– Целуй мою штучку, сколько сможешь. Если тебе будет так удобней, представь, что это волосатый шмель залетел тебе в рот.

– А он меня ужалит во рту? – спросил Генка.

– Нет, он покормит тебя!

Генка неуклюже обхватил своими ладошками штучку дяди Игоря и чмокнул в толстенную, словно груша, шляпу. Из дырочки, что посреди шляпы, выкатилась прозрачная капелька и застыла. Генке показалось, что дядя Игорь тоже хочет отлить из шланга, и он на миг перестал целовать эту пылающую каким-то удивительным огнём грушу, пахнущую почти так же, как губы дяди Игоря.

– Целуй капельку! Чего же ты? – нетерпеливо говорит дядя Игорь. И Генка целует эту капельку.

– Возьми эту конфетку в ротик! – командует дядя Игорь.

Конфетка дяди Игоря сразу же заняла весь Генкин рот, на большее там попросту не хватило бы места, даже для той капельки. Поэтому Генка не столько испугался, сколько удивился, когда его рот стал быстро наполняться чем-то вязким и тёплым, похожим на кисель. Но эта жидкость по вкусу совсем не походила на кисель: она не была сладкой, она не была горькой или солёной. Она была как будто бы совершенно безвкусной. И в то же время некий необъяснимый привкус в ней Генка уловил. Что-то едва уловимое и давно забытое, не совсем такое, но похожее.

– Глотай скорее начинку! Ну же! – сквозь дикие всхрапы выкрикивает дядя Игорь.

Генка послушно глотает, но оно всё не кончается. «Чудно, – думает он, – почему так дёргается дядя Игорь? Если ему больно, почему он не вытащит свою конфету из моего рта? А может, ему приятно, вот он и стонет. Может, всем дядям с большими конфетами очень сладко, когда они суют их кому-нибудь в рот? И почему они у них такие большие конфеты? Это же так не удобно, когда такие большие. Даже во рту не помещаются. И в трусиках им тесно. А мой коротыш поместился у него весь целиком, даже с моими шариками». Генка очень сильно чувствовал, как было горячо, думал про себя: «Но почему тогда я не стонал? И почему у меня ничего такого не текло, а у него продолжает течь?»

В его голове роилась тысяча вопросов, и ни на один из них он не находил ответа. Конечно, он мог бы прямо сейчас задать их дяде Игорю, но как, если рот занят этой набухшей конфетой, которую дядя Игорь и не думает вынимать. Сам же он не может выплюнуть её, потому что дядя Игорь цепко держит его за шею - головы не повернуть. И стонет, стонет. Но вот Генка закончил глотать начинку, во рту стало свободнее, конфетка сделалась немного мягче. И хотя он продолжал посасывать эту странную конфету, из неё, наконец, перестала капать молочная начинка.

– Шире рот, – скрипнул зубами дядя Игорь.

Генке показалось, что голос его друга стал похожим на голос пьяного человека, но он безропотно повиновался ему. И тогда дядя Игорь с силой просунул ему конфету в самую гортань. Ему стало трудно дышать. Он попытался освободиться хотя бы на сантиметр, чтобы не задохнуться, но конфета уже сама уменьшилась и рассасывалась, и Генке стало чуть легче. Дядя Игорь уже не стонал, лишь тяжело дышал, как после большого забега. Генка даже порадовался, что его другу, быть может, надоело это странное занятие. Но не тут-то было! Дядя Игорь взял его за руки и опустил их на свои тугие шары.

– Мни их вот так, – показал дядя Игорь. – Мне будет приятно. Пожалуйста, дружок! Это два лучших друга волосатого шмеля, прямо как мы с тобой.

И Генка начинает послушно мять эти тяжёлые шары. Ему не терпится узнать, что находится в этих шариках. Уж не этот ли странный кисель? И для чего они вообще нужны парням и дядям? Может, для того, чтобы их мять? Между тем дядя Игорь качал своим инструментом с такой быстротой, что Генке казалось, будто набухшая конфета постоянно находится в его горле. Потом дядя Игорь на секунду замер, вот он уже изогнулся и так резко качнул передом, что вся его конфета целиком вошла в широко раскрытый рот Генки. И тут же хлынул густой поток этого странного киселя. Дядя Игорь застонал громче прежнего. Вскоре этот стон перерос в жуткий вопль и закончился то ли коротким вскриком, то ли всхлипом. Дёрнувшись в последний раз, словно в эпилептическом припадке, он затих. Генка, уже не ожидая команды, глотал последние, убывающие порции молочной жидкости, будто делал это каждый день много лет кряду.

– Ты устал, дружок? – хрипло говорит дядя Игорь, вынимая из онемевшего от неустанной работы рта мягкую и сразу уменьшенную вдвое конфету. – Это ничего. Так только в первый раз бывает, потом привыкаешь.

– Вкусная у тебя конфетка! Тебе хорошо? – спрашивает Генка, едва двигая челюстями и с удивлением разглядывая порозовевшее лицо дяди Игоря.

– Очень. Спасибо тебе. Ты меня здорово выручил. Я очень хочу с тобой дружить. А ты?

– Да, – не слишком уверенно отвечает Генка. – А по-другому как-нибудь можно дружить, без волосатого шмеля, – на всякий случай уточняет он.

– Можно, – усмехается дядя Игорь, – Конечно же, можно, – повторяет он с затаённой мстительной тоской в глазах, – но не сейчас, а когда подрастёшь. А пока, лучше так, если ты не против этого.

– Я согласен, – вздыхает Генка. – Может это моё призвание, а я об этом только сейчас узнал.