Blue Strawberry (СИ)

При этой мысли перед его глазами сразу вспыхнуло лицо заплаканной Орихиме. Гриммджоу поморщился. Выйдя из своего заточения и присмотра хладнокровного Улькиорры, эта женщина только на его глазах пролила, наверное, целое озеро слез… По большей части, из-за Куросаки, конечно. Но причина не объясняла смысла. «Зачем женщины плачут? – Думал арранкар о слабых существах с влажным взглядом и дрожащими губами. – Какой толк от этих слез? Какая сила? Назначение?» Секста не понимал этого, а то, что он не понимал, начинало его раздражать против собственной воли.

Он тихо выругался и повернулся к своим случайным «соседям» по убежищу. Совсем рядом раздавался гул бешенной реяцу двух неудержимо кровожадных чудовищ, сошедшихся в бою на смерть, как разъяренные звери, поддаваясь лишь инстинктам убийцы. Никаких принципов. Никакой чести. Никаких альтернатив. Рано или поздно от одного из них останется только пустое место – именно такой и только такой результат устроит каждого, и здесь не было никакого благородства, которым обладал Куросаки, которым, возможно, и Джагерджак не гнушался по отношению к достойному противнику.

Голубые глаза дрогнули на звук: эта рыжая плакса опять хныкала. Он недовольно взглянул в ее сторону – и чем она вообще там занималась?

Иноуэ привычно сидела на коленях перед раненым, когда оказывала помощь с помощью своего чудодейственного цветка. Как и ее феи, она вкладывала максимум своих собственных усилий, чтобы ускорить исцеление. Казалось, в этой девушке отдавались эхом все раны, которые ей приходилось лечить. Ее взгляд всегда был такой болезненный и встревоженный. Наверное, поэтому она, всецело чувствуя и разделяя страдания, старалась поскорее закончить эти муки, как для пострадавшего, так и для себя самой.

Гриммджоу бросил взгляд на лицо Куросаки – оно выглядело практически таким же мертвецки бледным, когда он нашел его после убийства Улькиорры. Секста задумался над тем, сколько же раз этот слабак будет играть со смертью, и сколько раз эта плакса будет его спасать? Похоже, судьба свела их не напрасно… А учитывая то, что Иноуэ – довольно привлекательная женщина, а Куросаки – воплощение сильного мужчины, кто знает, что еще ждало их впереди… Если, конечно, сам Джагерджак не прибьет его однажды.

Суетившаяся над телом синигами, Орихиме что-то причитала тихо, но без умолку. За ходом своих размышлений арранкар не мог, да и не хотел прислушиваться к словесному бреду этой женщины. Однако острый звериный слух мигом выловил из речи то, что заставило Гриммджоу повысить градус своего внимания к этой парочке.

- Куросаки-тян, не умирай… Пожалуйста…

Конечно, Джагерджак не был силен во всем этом светском этикете, но разве окончание «-тян» относилось к парню возраста Куросаки? Секста напряг зрение и, случайно отодвинувшаяся в этот момент Орихиме, позволила ему созерцать процесс исцеления раны на груди Куросаки во всех деталях…

В голове Гриммджоу раздались громом недавние слова Ннойторы, которые он слышал, как бы из-за забытья, но которым разум совершенно не придал никакого значения…

«… всегда эти мерзкие бабы…»

Секста рванул вверх голову, приподнимаясь на локте, сколько позволяли ему силы. Продолжая не верить собственным глазам, он впивался взглядом в округлую аккуратную грудь Куросаки, которую венчали розовые горошины…

Ум заходил за разум, и Гриммджоу слабо понимал, что он чувствовал, осознав это открытие, и чувствовал что-либо вообще? «Она и есть Куросаки…» – Правда била его по вискам и затылку бурлящей кровью, хлестала по щекам смущенным румянцем, сворачивала внутренности в узел похотливым спазмом. «Нет… Как такое возможно?! – отрицало в ответ его эго. – Мы сражались там наверху так грозно и так бесстрашно, как может быть под силу только мужчинам…» Взгляд Гриммджоу скользнул на Иноуэ, затем – на Куросаки и снова – на Иноуэ. «Вот же – типичная женщина. Мягкая, беззащитная, плаксивая…» В Куросаки же не мелькало даже намека на подобные женские слабости…

Секста сделал над собой еще одно усилие, пока не сел полностью. Его голова устало легла на бок, позволяя всем мыслям вытекать через уши, точно вода. Он не хотел больше думать о том, что просто не складывалось у него в мозгу. Голубые глаза смотрели с гневной печалью на женщину с короткими рыжими волосами, абстрагируясь от истины, что именно это создание сумело победить его. Он знал, что такое спокойствие в нем вызвано состоянием шока и скоро придет тот час, когда эти же его глаза застелет не печаль, а ненависть к ней. К этой женщине. К этой лживой коварной синигами! А пока…

- Так значит… Значит, это правда? – Убитым хриплым голосом спросил Иноуэ Джагерджак.

Та вздрогнула, бросила на него быстрый взгляд и, краснея, поспешила прикрыть подругу. Она почти что не плакала, укоряя себя за такую ошибку, и боялась посмотреть в лицо невольному свидетелю раскрывшейся тайны Куросаки. На душе Орихиме заскребли кошки – у нее складывалось впечатление, будто она предала Ичиго, пускай и сделала это несознательно, а отчасти просто из-за своей беспечности.

- Гриммджоу-сама?.. – Пискнула Орихиме, но арранкар лишь отмахнулся рукой и повернулся к ней спиной, вновь скручиваясь калачиком. Вокруг него нависла звенящая тишина. Где-то вдали закончился очередной бой. Почему-то Гриммджоу захотелось сейчас оказаться на месте побежденного. Еще больше – ему хотелось просто раствориться в этой прозрачной тишине...

====== XIX. ПОБЕГ НА ВОЛЮ: ДРЕМЛЮЩАЯ ЯРОСТЬ, СКРЫТАЯ МОЩЬ ======

Как только Нелл Ту пробудилась, а Куросаки наконец-то пришла в себя, Иноуэ уговорила их побыстрее выбраться из вынужденного укрытия и отправиться на поиски Зараки Кенпачи. Победа капитана над Ннойторой не вызывала сомнений – высвобождение столь мощной реяцу не оставляла никаких шансов для противника. Однако Орихиме не рискнула проверить исход поединка: слишком серьезные были раны у Ичиго и слишком волнительным представлялось присутствие арранкара в нескольких метрах от нее.

Минуты для Гриммджоу тянулись мучительно долго, которые, сплетаясь в часы, разрывали окончательно связь с оставшимся миром. Лишь звериный слух следил неотрывно за дыханием Куросаки, которое становилось все чаще и отчетливее. Ожила. Но не обернулся. Продолжал лежать спиной, уставившись в пустоту перед собой и застывая небесным взглядом в своем тихом помешательстве, слишком личном, слишком опустошающем, чтобы терпеть чье-то вынужденное присутствие или навязчивое участие…

Орихиме понимала это довольно ясно и молчала, бросая, время от времени, сочувствующий взгляд в сторону арранкара, когда ей казалось, что она слышит глубокие вздохи отчаяния. Возможно, это так и было. Мужская гордость самоуверенного и всесильного Джагерджака сильно пострадала от внезапного преображения одолевшего его противника, в котором он единожды признал и превосходство, и силу, и, тем более, победу над собой.

Сам факт, что его превзошла ЖЕНЩИНА, не мог не раздражать Гриммджоу. В голове роились надоедливыми пчелами сотни мыслей и эмоций: ошарашенность, уязвленность, унижение и даже жалость к себе. Интересно, что чувствовала ОНА, когда его побеждала? Наверное, нестерпимое наслаждение, когда вскрывала в своем враге столь очевидную ущербность. Конечно, Гриммджоу сейчас и впрямь казался себе таким, точно в нем что-то сломалось или отвалилось и это что-то уже никогда не починишь, не излечишь, не вернешь, чтобы стать таким же, как прежде.

Король Пантер сжался в комок, забываясь – ярость, дремлющая в его жилах, никак не хотела согревать его тело. Очевидно, шок оказался не столь уж убийственным для его разума. То, что Куросаки, оказалась женщиной, воспринималось им скорее странно, чем удручающе, виделось совершенно непонятным, но не недопустимым…

Гриммджоу недовольно вздохнул. Конечно, в голове творилась каша. Все атаки, приемы, выпады переоценивались в его разуме со скидкой на женскую природу, но это вовсе не означало, к его же удивлению, что Секста посчитал синигами сильнее или слабее в силу ее пола. Джагерджак просто не понимал того, что происходило, не умел проводить должный анализ случившемуся, не хотел тратить время на всю эту историю. Он, по обыкновению, просто начинал злиться на весь мир, включая себя, Куросаки, Иноуэ, Айзена и всех остальных вместе взятых. По венам вместе со злостью растекались новые эмоции: обида, грусть, безысходность, такие неподходящие к его королевскому упрямству и надменности, но так резко подчеркивающие его бескрайнее одиночество, не принимавшее ни посторонней помощи, ни возможной симпатии, ни неизвестного… влечения?