Вечная сказка (СИ)

Философы всегда бились над проблемой того, где же находится граница между нашим воображением и реальностью. Субъективность и объективность. Мыслю, значит существую. Лухан мыслил, но его не было. Его не было ни для кого, кроме меня. Стало быть, существует только то, о чем или о ком мыслят. Я стала дорожить собой только по этому принципу – я единственное, что мыслит о Лухане и поддерживает его существование. Но что призрак? От любого человека можно отвернуться и начать его игнорировать, и он почувствует, как сходит с ума. Каждому из нас нужен тот или те, которые бы думали о нас, замечали нас. Когда о нас не думают, то нас нет, будь мы какими угодно обладателями тела, органов, ощущений, чувствуй мы боль или себя в целом. Нас нет без людей, знающих о нас. Не будь у Робинзона Пятницы – его бы не было, не будь у Маленького принца лиса – его бы не было. Полного одиночества не бывает, полное одиночество – это несуществование. Лухан, пожалуйста, не исчезай. Я думаю о тебе, постоянно думаю. Подожди, потерпи, ведь я повзрослею, стану совершеннолетней. Я буду сама за себя в ответе. Я сразу же вернусь к тебе, я приду к тебе, навсегда, навечно…

* * *

Я не заметила, как стала терять аппетит. Мне указала на это мать, потому что однажды я оставила на тарелке совершенно всё, встав из-за стола. Немного удивившись, я поняла, что это действительно так. В самом деле, вчера я недоела и на завтрак, и на обед, и на ужин. Сегодня же я не притронулась к еде вовсе, хотя мне казалось, что я ковырялась палочками. Завтра мы уезжали всей семьёй в деревеньку, где жили мамины родители, мои бабушка и дедушка, сделавшиеся мне такими же далекими и малоизвестными людьми, как их дочь. Как и подозревалось, едва начались каникулы, мать и отец предпочли увезти меня подальше отсюда, видя, что в моём сознании ничего не меняется, что всё чаще я ухожу в свои мысли. На выходных я включила старинную музыку и стала воспроизводить наш с Луханом танец. Я думала, что никого нет дома (мой ключ у меня забрали и теперь, когда они уходили куда-то, то я оставалась закрытой), но мать вернулась раньше и увидела меня за этим странным занятием. Посмотрев насквозь неё, я выключила музыку и села за уроки последней недели учебы. Чтобы попытаться адаптироваться к жизни без посещений особняка, нужно было забыть о Лухане, или хотя бы сделать вид, что забываю. Но мне это не удавалось. Если бы я могла хоть с кем-то поговорить о нем! Но всё держать в себе, лишенной его общества, без него, постоянно читая на лицах родителей «безумная!», «если бы её подлечить!», «спятила!». Называй человека свиньёй – он захрюкает. Мне стало страшно от того, что я могу поверить, что Лухан мне привиделся. Разубедиться в этом можно было только посетив дом за оградой, но этого меня лишили. Нет, я не дам себя убедить в том, что я ненормальная. Я не сумасшедшая! Это я повторяла про себя достаточно часто, чтобы держаться, чтобы знать, что Лухан не выдумка, не мираж, не моя личная паранойя. Кто прав: весь мир иль мой влюбленный взор?* Когда весь мир таков, каким я его вижу, то лучше я буду права, и противостоять ему, чем уподобиться… Лухан, если бы ты мог вырваться из тех стен!

- Боже ты мой! Как она у вас похудела! – вполне привычно для бабушки произнесла она, обняв меня с дороги. Предприняв последнюю попытку сбежать перед отъездом, я была отловлена отцом и он принялся кричать, что если я проделаю такое ещё раз, то он отправит меня в лечебницу, где я буду вольна сколько угодно выходить замуж за своих призраков, но покуда я его дочь и под его опекой, он не позволит мне продолжать сходить с ума. Ему казалось постыдным и неприемлемым моё поведение, он боялся, что о моих выходках узнают соседи и знакомые, что на нас начнут показывать пальцем. Он боялся чего угодно, только не того, чтобы я вычеркнула его из своей жизни, а для этого он сделал всё и, в первую очередь, не попытался понять меня и поговорить на равных, а не как с юродивой.

Конечно же, бабушке показалось, что я сильно похудела. Я плохо ела всего полнедели, просто жутко не высыпалась – не могла нормально спать по ночам, чувствуя, что кто-то плачет по мне и зовет меня, ждет моего возвращения. Я и сама изводилась, понимая, что узнав одну из главных тайн, что Лухан становится человеком, когда засыпает, я потеряла его, потеряла надолго, и оставалось молиться, чтобы не навсегда. Из-за всех переживаний у меня ввалились щеки и немного побледнело лицо – я видела это в зеркале, безнадежно желая, чтобы хоть раз в отражении мелькнул Лухан, но ничего не происходило.

Я так мечтала поговорить о нем хоть с кем-то, но когда отец, выпив немного в первый же вечер приезда к родственникам, засмеялся, что я грежу каким-то там невидимым Луханом, я просто отложила столовые приборы и ушла в выделенную комнату. Выходить на общие трапезы я отказалась, потеряв интерес к происходящему и уважение к окружающим. Это тоже было неприятно, но происходило помимо моей воли. Я никогда не хотела, чтобы мои близкие стали для меня врагами, чужими, но для этого они сделали всё. И я приходила к выводу, что помощи ждать совершенно неоткуда. Лухан за сотни километров и вернусь я в наш город через месяц, не раньше. И пустят ли меня после того к нему? А если снова нет? Когда он был рядом, когда мы могли разговаривать каждый день и смотреть друг другу в глаза, я была готова сворачивать горы, сражаться с кем и чем угодно, но разделенная с ним, подобно Антею**, оторванному от земли, теряла веру, силы, саму себя. Мне нужно было хотя бы одно его слово, услышать его смех, увидеть улыбку, и я бы ожила, обратилась к жизни снова, но на этот раз, казалось, в это наше воплощение, мне не нужно даже накладывать на себя руки. Я просто не могу без него, и, найдя и встретив его, уже бесполезно пытаться объяснить мне, что как-то я жила до этого без его присутствия. Да, люди не рождаются и разговаривающими, ходящими, понимающими, они всё это приобретают с возрастом, постепенно, год за годом, но если отнять у них это в зрелые лета, то разве они выживут? Они станут немыми и недееспособными инвалидами. Так себя чувствовала и я. Словно потеряла какую-то обретенную способность и этой способностью, кажется, было умение жить, подаренное неживым призраком, любившим меня так недолго в этой жизни, так долго в веках.

- Дочка, ты должна поесть! Ты хоть понимаешь, что жить без еды невозможно? – мама пришла ко мне с тарелкой, убеждая. Спустя неделю пребывания в гостях, обо мне всерьёз забеспокоились. Я словно таяла на глазах, всё меньше разговаривая, всё меньше выходя из дома. Я чувствовала, как иссякают силы, и понимала, что это происходит из-за отсутствия пищи, но почему-то не могла заставить себя прожевать хоть кусок. Ничего не лезло, застревало, казалось безвкусным и противным. – Ну, что тебя терзает? – впервые додумалась спросить мать о том, что на самом деле со мной происходит. Но было, наверное, слишком поздно. Я не хотела беседовать о Лухане уже ни с кем. Он был моим личным, только моим. Я не желала слышать усмешки и сомнения. Он есть и будет, даже когда ничего не станет вокруг, мы с ним всё равно будем вместе.

- Ты считаешь, что только без еды невозможно жить? – посмотрела я ей в глаза. Мне они показались очень похожими на глаза кузины, той, что отравила меня в одной из жизней. Но в этот раз это было настоящим миражом, вызванным ассоциацией или неуместным воспоминанием. Впрочем, переселение душ – странная и непредсказуемая штука. Так что, откуда мне знать?..

- Ну, без неё в первую очередь, - заботливо пододвинулась поближе мама.