Итальянские каникулы

Стоило ей подойти к клетке, как Рен отрицательно покачал головой:

— Не тревожься, я не планирую их преждевременной кончины.

— Думаю, две птички недостаточно крупная мишень для такого, как вы. — Она коснулась задвижки на дверце клетки. — Не слишком задирайте нос, но, объективно говоря, вы поразительный актер. Бьюсь об заклад, вы могли бы сыграть выдающегося героя, если бы только захотели.

— Снова-здорово? Вернулись к тому, с чего начали?

— Неужели вам ни разу не хотелось спасти женщину, вместо того чтобы над ней издеваться? Подумайте, как это чудесно!

— Эй, это не просто женщины! Я стою за равные возможности. Они тоже разделались бы со мной не задумываясь. Кроме того, однажды я пытался спасти девушку, но не получилось. Видела фильм «Время ноября»?

— Нет.

— И никто не видел. Я играл благородного, но наивного доктора, который, борясь за жизнь героини, сталкивается с каким-то медицинским крючкотворством. Фильм провалился.

— Может, просто плохой сценарий?

— А может, и нет. — Рен пожал плечами. — Зато я усвоил немаловажный жизненный урок. Некоторые люди рождены, чтобы играть героев, а некоторые — исключительно злодеев. И бороться с судьбой — только усложнять себе жизнь. Кроме того, люди помнят злодея еще долго после того, как забывают героя.

Не улови она вчера гримасу боли на его лице, может, и согласилась бы, но лезть в души людей было ее второй натурой.

— Существует огромная разница между игрой в плохого парня на экране и в реальной жизни или по крайней мере ощущением, что у тебя действительно психология убийцы.

— Не слишком деликатно. Если хочешь узнать о Карли, достаточно спросить.

Она думала не только о Карли. Но и отступать не стала.

— Может, тебе необходимо поговорить о том, что произошло? Тьма теряет свою силу, когда прольешь на нее свет.

— Подожди здесь, хорошо? Очень блевать тянет. Она не оскорбилась. Просто понизила голос:

— Вы имеете какое-то отношение к ее смерти?

— Может, все-таки заткнешься?

— Сами сказали, что мне достаточно спросить. Я и спрашиваю.

Он окатил ее уничтожающим взглядом, но не отошел.

— Больше года мы вообще не разговаривали. И даже когда встречались, ни о какой великой страсти не могло быть и речи. Она покончила с собой не из-за меня. Умерла, потому что была наркоманкой. К несчастью, самые малоприятные представители прессы жаждали жареных фактов и истории погорячее, поэтому и выдумали то, что потом появилось в печати. И поскольку всем известно, что я сам весьма вольно трактую истину, когда речь идет о газетных публикациях, вряд ли имею право кого-то обличать, не так ли?

— Конечно, имеете.

Она наскоро помолилась за душу Карли Свенсон. Всего несколько слов, но в свете той духовной черной дыры, которая образовалась в ней последнее время, стоило благодарить Бога, что она вообще еще способна молиться.

— Мне жаль, что вам пришлось столько вытерпеть. Трещина в его латах была совсем маленькая, и привычный злодейский оскал вновь вернулся на свое законное место.

— Мне твое участие ни к чему. Но скандалы в прессе только добавляют мне кассовой привлекательности.

— Договорились. Никакого участия.

— И больше так не делай.

Он взял ее за руку и повел сквозь толпу.

— Если я что и усвоила за свою жизнь, так это никогда не восстанавливать против себя человека с поясным кошельком.

— Ха-ха.

Изабел улыбнулась про себя.

— Смотрите, как эти люди глазеют на нас. Не могут понять, почему крошка вроде меня разгуливает со жлобом вроде вас.

— Они думают, что я богат, а ты — конфетка, которую я купил для собственного развлечения.

— Конфетка? В самом деле? Это ей понравилось.

— И нечего так сиять. Это неприлично. К тому же я голоден.

Он подхватил ее под локоть и подвел к крошечной мороженице, где под стеклом красовались круглые мисочки с разноцветным итальянским мороженым. Рен обратился к девочке-подростку за прилавком на ломаном итальянском с фальшивым акцентом уроженца американского Юга, еще больше развеселившим Изабель.

Он послал ей уничтожающий взгляд, и через несколько минут они уже выходили на улицу с двойными рожками мороженого. Она лизнула сначала манго, потом клубничное.

— Могли бы спросить меня, какой сорт я предпочитаю.

— Зачем? Ты, ясное дело, заказала бы ванильное.

Она бы заказала шоколадное.

— С чего вы взяли?

— Ты — женщина, которая любит играть наверняка.

— Как вы можете так говорить после того, что было?

— Мы снова вернулись к нашей ночи греха?

— Я не желаю говорить об этом.

— Что только доказывает мою правоту. Если не любишь играть наверняка, вряд ли до сих пор мучилась бы мыслями о нестоящем внимания эпизоде.

Ей отчего-то стало неприятно, что он говорит об их ночи вдвоем в таком тоне.

— Если бы секс был потрясным, тогда было бы о чем убиваться. — Замедлив шаг, он снял очки и хмуро уставился на нее. — Ты ведь знаешь, что я подразумеваю под потрясным сексом, верно, Фифи? Тот секс, который так заводит тебя, что готов оставаться в постели до конца дней своих. Тот секс, когда ты не можешь насытиться телом другого человека, когда каждое прикосновение ощущается так, словно тебя растирают шелком, когда каждый клочок кожи загорается и…

— Довольно, я все поняла.

Она сказала себе, что Рен Гейдж просто тренирует на ней свои обычные приемчики и заодно пытается вывести ее из равновесия горящими глазами и хрипловатым, чувственным голосом. Пришлось глубоко вздохнуть, чтобы немного охладиться.

Мимо пролетел подросток на самокате. Солнце, плавящее золотистые камни, окутало теплом ее голые плечи. Она с наслаждением втягивала ноздрями воздух с ароматом трав и свежего хлеба. Его пальцы скользнули по ее руке. Она лизнула рожок, растерла языком манго с клубникой. Казалось, все пять ее чувств ожили и стали особенно острыми.

— Пытаешься меня соблазнить? — осведомился он, вновь сажая очки на нос.

— О чем это вы?!

— Эта штука, которую ты проделываешь языком.

— Я ем мороженое.

— Ты играешь с ним.

— Я не… — Она остановилась и вытаращилась на него. — И это вас заводит?

— Может быть.

— Заводит! — Искорки счастья взорвались в ней цветным фейерверком. — Вы заводитесь, наблюдая, как я ем!

Он раздраженно поморщился:

— В последнее время у меня было туговато с сексом, так что мне много не надо.

— Еще бы! Сколько там прошло? Пять дней?

— Я и не подумал брать в расчет тот жалкий перетрах.

— Интересно, почему же? Вы свое получили.

— Разве?

Настроение сразу упало.

— А разве нет?

— Я ранил твои чувства?

Судя по тону, это его не слишком беспокоит. Изабел попыталась решить, сказать правду или нет. Не стоит.

— Вы меня просто уничтожили. А теперь пойдем в музей, прежде чем я совершенно потеряю голову.

— Чванлива и язвительна, — констатировал он.

По сравнению с нью-йоркскими блестящими памятниками прошлого музей этрусской культуры Гуарначчи выглядел непритязательно. Маленький вестибюль оказался довольно убогим и немного мрачным, но когда они начали рассматривать экспонаты в стеклянных витринах первого этажа, Изабел не могла отвести взгляда от богатых коллекций оружия, украшений, керамики, амулетов и предметов религиозного культа. Однако еще более впечатляющей была поразительная музейная коллекция алебастровых погребальных урн.

Изабел припомнила немногочисленные урны, виденные ранее в других музеях. Здесь же просто глаза разбегались: сотни урн теснились в старомодных стеклянных витринах, и, похоже, многим еще и места не хватило. Предназначенные для хранения пепла усопших, они были украшены лежащими фигурками как мужскими, так и женскими. По бокам красовались барельефы мифологических и бытовых сцен, битв и пиршеств.

— Этруски не оставили письменных памятников, — пояснил Рен, когда они наконец поднялись на второй этаж, где обнаружили все те же урны. — Почти все, что мы знаем об их повседневной жизни, почерпнуто из этих барельефов.