Дневники няни

Она раскраснелась, но все же всех своих карт на стол не выкладывает. Теперь ей приспичило знать, почему, если уж я настолько великолепна, мне вдруг понадобилось присматривать за ее ребенком. То есть, конечно, она его родила, но воспитывать не желает, так с чего это я вызвалась делать это за нее? Может, нужны деньги на аборт? Или спонсирую организацию левого толка? С какой радости ей вдруг так повезло?

Она хотела бы знать, что я изучаю, чем планирую заняться в будущем, что думаю о частных школах на Манхэттене, где работают мои родители. Я отвечаю со всей учтивостью, со всем безразличием, какие только могу изобразить, пытаясь одновременно едва заметно склонить голову набок, в точности как Белоснежка, слушающая животных. Она, в свою очередь, более тяготеет к позе принцессы Дианы, добиваясь при этом подтверждений, что я здесь не затем, чтобы украсть ее мужа, драгоценности, друзей или ребенка. Именно в таком порядке.

Из наблюдений няни. Ни одна потенциальная хозяйка не требовала предъявить рекомендации. Я белая. Говорю по-французски. Мои родители учились в колледже. У меня не имеется пирсинга на видных местах, и за последние два месяца я не раз побывала в Линкольн-центре [4]. Итак, я принята на работу.

Исполненная вновь обретенной надежды, она встает.

— Позвольте показать вам…

Хотя мы уже встречались, настало время и Квартире сыграть свою немаловажную роль. Каждая комната, через которую мы проходим, кажется, старается предстать в наилучшем виде, все поверхности, и без того ослепительные, блестят еще ярче. Экскурсии — единственное, для чего и предназначена Квартира. Каждая громадная комната соединена с другой мини-коридорчиком, в котором хватает места для забранного в рамку оригинала такого-то и такого-то.

Независимо от того, младенец здесь обитает или подросток, в этой Квартире на протяжении всей Экскурсии совершенно невозможно обнаружить и следа ребенка. Как, впрочем, и следа какого бы то ни было обитателя: ни одной семейной фотографии. Позже я узнаю, что все они скрупулезно окантованы серебряными рамками от Тиффани и искусно сгруппированы в углу кабинета.

Этот неестественный порядок и полное отсутствие таких вполне объяснимых мелочей, как разбросанные туфли или вскрытый конверт, имеют некий странный эффект: уж очень трудно поверить в то, что находишься в трехмерном пространстве, поскольку все вокруг сильно смахивает на «потемкинские апартаменты». И сама я в таких декорациях кажусь себе неуклюжей и не знаю, как продемонстрировать приличествующее случаю благоговение, которого явно от меня ожидают, не бормоча при этом с акцентом кокни: «Да, мэм, уж-ж-жасно здорово, мэм, точно, мэм», — и не делая на каждом шагу реверансов.

К счастью, сама она находится в вечном движении, так что особой потребности в моем одобрении не возникает. Она безмолвно скользит передо мной, и я невольно поражаюсь, каким крохотным выглядит ее силуэт на фоне тяжелой мебели. Пока она переходит из помещения в помещение, останавливаясь ровно настолько, чтобы взмахнуть ручкой и сообщить о его предназначении, я упорно смотрю ей в спину и каждый раз киваю, дабы подтвердить, что вот это и есть столовая.

Обычно во время Экскурсии до моего сведения ненавязчиво доносят два важнейших постулата: 1) я неровня хозяевам дома и 2) я обязана сделать все, чтобы ребенок, который тоже не имеет никаких прав, не поцарапал, не порвал, не запачкал и не испортил ни единого элемента в декоре этой Квартиры. С этой целью она ненавязчиво упоминает о том, что у них нет приходящей домработницы и что Хатчинсон «предпочитает» играть в своей комнате. Если бы в мире существовала справедливость, то в этот момент беседы всем няням следовало бы вручать дорожные ограждения и полицейские пистолеты, стреляющие резиновыми пулями. Вышеупомянутым комнатам предназначено стать тяжким бременем и ужасом моего существования. Начиная с этого мига девяносто девять процентов Квартиры становятся не чем иным, как расплывчатым фоном для погонь, лести, постыдных заклинаний и умоляющих просьб поставить на место дельфтскую [5] пастушку. Мне, по всей вероятности, предстоит также близко познакомиться с большим количеством марок чистящих средств, чем видов грязи, имеющихся в природе. Средства, естественно, расставлены в ее кладовой, как раз над моющим пылесосом, и мне еще предстоит обнаружить, что некоторые люди и вправду импортируют жидкость для туалета из самой Европы.

Наконец мы прибываем на кухню поистине гигантских размеров. Несколько перегородок — и здесь спокойно поместится семья из четырех человек. Она останавливается и опирается ручкой с наманикюренными ногтями на разделочный стол, напоминая своей позой капитана на мостике, готового обратиться к команде с речью. Однако я точно знаю: если спросить, где хранится мука, последуют полчаса бесплодных поисков и громыхания новехонькими, ни разу не использованными противнями, шумовками и кастрюлями.

Из наблюдений няни. Перье в этой кухне может литься рекой, но она здесь никогда не ест. Собственно говоря, за все время работы я вообще не видела, чтобы она что-то ела. И хотя не способна найти муку на собственной кухне, но с большой долей вероятности все же сумеет с завязанными глазами разыскать слабительное в аптечном шкафчике. Холодильник лопается от тонн аккуратно нарезанных свежих фруктов, хранящихся по отдельности в пластиковых контейнерах «тапперуэр» [6]. В дополнение к фруктам там же можно найти не менее двух пачек готовых тортеллини [7] с сыром, которые ее ребенок предпочитает есть без соуса. Это означает — никакого соуса и для меня, вне зависимости от моих вкусов. Кроме того, имеются предписываемое правилами натуральное молоко, забытая бутылка белого вина, джем «Сарабет» и пакеты с замороженным гингко билоба (для папочкиной памяти). Морозилка забита продуктами, составляющими маленькую грязную тайну мамочки: чикен нагетс и фруктовым льдом на палочках. Сунув нос в холодильник, я с первого взгляда определяю: еда для ребенка, приправы и лакомства — для взрослых. Мгновенно представляешь семейное пиршество, где родители покорно тычут зубочистками в банку с вялеными томатами «Грейс», пока дитя объедается свежими фруктами и замороженными обедами.

— Обеды Брэнфорда очень легко готовятся, — заявляет она, показывая на замороженные продукты.

В переводе это означает: сами они способны лишь на то, чтобы скармливать ребенку всякое дерьмо по субботам и воскресеньям, поскольку во все остальные дни мне предстоит стряпня для него диетических обедов из четырех блюд. Настанет час, когда я, вторично подогревая на пару дикий рис из Коста-Рики для максимальной эффективности пищеварения четырехлетнего ребенка, начну с нескрываемой завистью взирать на яркие пакеты в морозилке.

Она распахивает дверь кладовой (достаточно просторной, чтобы послужить летним домиком для все той же семьи из четырех человек, которая могла бы жить на кухне), и перед моим взором предстают запасы, рассчитанные, по всей вероятности, на скорый Армагеддон, словно городу угрожает перманентная опасность повальных ограблений кочующей бандой пятилеток. Полки ломятся от пакетов с соками всех видов, соевым молоком, печеньем, гранолой и изюмом, купленными, вероятно, после консультации со специалистом по рациональному питанию. Единственная еда с добавками — это широкий ассортимент крекеров, включая те, что с низким содержанием соли и не слишком популярным луком.

И во всей кухне невозможно наскрести столько еды, чтобы уместилась в горсти взрослого человека! Позже, несмотря на лицемерный призыв «угощайтесь, пожалуйста», придется несколько голодных вечеров провести на одном изюме, прежде чем я наткнусь на ВЕРХНЮЮ ПОЛКУ, которая на первый взгляд кажется забытой и покрытой пылью, но содержит заветные, восхитительные на вкус дары хозяйке дома, о которых можно только мечтать, но навсегда заброшенные и похороненные женщиной, считающей шоколад чем-то вроде гранаты в ящике Пандоры. Шоколадки «Барни» с изюмом, трюфели от Сакса, помадка с Мартас-Виньярд и тому подобное… все, что я поглощаю с азартом и жадностью кокаинового наркомана, запершись в ванной, чтобы не попасться всевидящему оку возможно включенной камеры наблюдения. Живо представляю пленку, показанную по развлекательному каналу: «Няня поймана на месте преступления: опьянев от собственной безнаказанности, срывает целлофановую обертку с плитки шоколада „Годива“».