Наследство

— Давай уйдем отсюда, как только все кончится.

— Хорошая мысль, — ответил Поль и улыбнулся ей, чувствуя облегчение оттого, что она становится не такой мрачной. Это казалось преувеличенным с самого начала, и она выглядела обеспокоенной, почти испуганной, вместо того чтобы нести печать траура, как он ожидал бы. «Это одно из ее состояний», — подумал он и напомнил себе, как одинока она была, когда Оуэн впервые обратил на нее внимание и одарил своей всеобъемлющей любовью, которой он удостаивал лишь нескольких избранных. — Расслабься, — сказал он, когда они вошли. — Я здесь. Мы вместе.

Он крепко держал ее за руку, и они вошли в библиотеку, где уже собралась семья Сэлинджеров, тесно усевшись на кожаных кушетках и креслах. Младшие правнучки присели на диванчики или сидели, скрестив ноги, на тебризских коврах, которые Оуэн и Айрис покупали во время путешествий. В дальнем конце комнаты Лора увидела Клэя, стоящего у мраморного камина. Он разговаривал с Эллисон и Тэдом. Лора улыбнулась ему, молчаливо благодаря, что он нашел время и приехал из Филадельфии, чтобы быть рядом с ней во время чтения завещания.

За массивным столом, стоящим в библиотеке, сидели Элвин Паркинсон — адвокат Оуэна — и Феликс и Аса Сэлинджеры, сыновья Оуэна, наследники его империи и богатства. Поль пожал им руки, затем поздоровался с родителями, а потом они с Лорой направились в дальний угол комнаты, встав перед застекленным книжным шкафом, который тянулся во всю стену. Он обнял дрожащую Лору, и когда Паркинсон начал читать, легонько поцеловал ее в макушку.

— Передо мной находится воля и завещание Оуэна Сэлинджера, датированное этим месяцем три года назад. Сначала упоминаются люди, не принадлежащие к членам семьи. Открывает завещание посмертный дар в пятьсот тысяч долларов Розе Каррен, которая, по словам Оуэна, «управляла моим домом пятьдесят лет и поддерживала меня в самые трудные, безрадостные годы после смерти моей любимой Айрис».

Паркинсон продолжал:

— «Я также завещаю небольшие суммы денег служащим и консьержам, которые долго прослужили в системе отелей „Сэлинджер“, садовникам, парикмахерам и портным, капитану яхты в Карибском море, продавцу в обувном магазине в Кембридже и другим служащим», которых я не стану называть, чтобы не утомлять вас. Также существенные суммы завещаны организациям, которые поддерживал Оуэн, среди них Музей искусств в Бостоне, Бостонский симфонический оркестр, музей Изабеллы Стюарт Гарднер, театральные труппы «Кембридже Фокси», «Уэлфлит Ойстерс» и «Кейп-Код Мерсмейдз».

Когда при распределении наследства было упомянуто об эксцентричных привязанностях Оуэна, по комнате пробежал шуршащий смешок: семье потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к этому и иногда даже соглашаться с этим. Только Феликс и Аса сидели с вытянутыми лицами, они никогда не находили забавными выходки отца.

Затем Паркинсон достал еще какой-то документ из своего портфеля:

— «Из тридцати процентов акций сети отелей „Сэлинджер“ я оставляю двадцать восемь процентов моим сыновьям Феликсу и Асе, разделенных поровну».

— Двадцать восемь? — Аса буквально взвился, стараясь заглянуть в бумагу через плечо Паркинсона. — Ему принадлежало тридцать! Нам принадлежит тридцать п-п-процентов! Это несомненно. — Он старался заглянуть в документ и разобраться, в чем дело. — Что это за чертовщина, что вы читаете? Это н-н-не завещание.

Между тем Паркинсон откашлялся и добавил:

— Это дополнение к завещанию, которое Оуэн сделал в июле.

Феликс сидел молча, внимательно рассматривая крепко сжатые руки.

— В прошлом месяце? — требовательно спросил Аса. — После удара?

Паркинсон кивнул:

— Если вы позволите, я бы прочитал все до конца.

— Если мы позволим! — мрачно повторил Аса. — Читайте!

Откашлявшись еще раз, Паркинсон начал:

— «Я, Оуэн Сэлинджер, пребывая в полном разуме и сознании, сделал дополнение к завещанию, которое я составил три года назад. Из тридцати процентов акций сети отелей „Сэлинджер“ я оставляю двадцать восемь процентов в равных долях моим сыновьям Феликсу и Асе Сэлинджерам. Моей наиболее любимой Лоре Фэрчайлд, которая принесла мне радость и любовь и украсила последние годы моей жизни, я завещаю оставшиеся два процента акций сети отелей „Сэлинджер“, плюс сто процентов акций „Оуэн Сэлинджер корпорейшн“, которая является самостоятельным предприятием, состоящим из четырех отелей, что легли в основу сети отелей „Сэлинджер“ шестьдесят лет назад, в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Вашингтоне, а также мой дом и мебель на Бикон-Хилл, где Лора жила и будет продолжать жить. Она точно знает, что делать с наследством; она разделяла мои мысли и помогала мне строить планы, и я доверяю ей претворить все мечты в жизнь и сделать все во имя процветания дела».

В кратком, тяжелом молчании, которое обволокло комнату, накрыло, как пеленой, Лора закрыла глаза и почувствовала, как по щекам побежали теплые, соленые слезы.

«Моя дражайшая Лора, в своем завещании я оставляю тебе сущую безделицу…»

Это все, что он написал. Да, конечно, она думала о каких-то деньгах, может, даже о какой-то сумме, которой бы хватило на покупку маленького дома и возможность иметь свою собственность, даже если она и будет замужем за Полем, и применить все, чему научил ее Оуэн, все, что ей известно о гостиничном бизнесе.

Взглянув через комнату на Клэя, она увидела его восхищенный взгляд, в глазах горел огонь, губы невольно прошептали: «Ух! Ты вырвала это!»

Она отвернулась, пораженная и рассерженная.

Поль, проследив за ее взглядом, нахмурившись, смотрел на Клэя. Мгновенно комната наполнилась какофонией голосов, а Паркинсон застучал по чернильнице, пытаясь вновь овладеть ситуацией.

— Я не потерплю этого! — взорвался Аса. — Всему есть предел! Мы дали ей крышу над головой, и она распоряжалась в доме несколько лет.

— Оуэн отдал ей дом, — спокойно сказала Ленни, но никто не обратил внимания на ее слова.

— Я думаю, это очень мило! — воскликнула Эллисон. — Лора заботилась о дедушке, почему бы ему не оставить ей что-то в наследство, если он хотел это сделать?

— Он не знал, чего он хотел. — Феликс тяжело ронял слова, и они прозвучали, заглушая все голоса в комнате. Он стоял, положив руку на плечо Паркинсона, тем самым сдерживая его и давая понять, что сейчас не его время говорить. Он ждал, пока все члены семьи, выплеснув все, что у них было, успокоятся и выслушают его. Все притихли; они знали, что теперь он, Феликс, а не Аса был настоящей главой семьи Сэлинджеров.

— Он не знал, чего он хотел, — размеренно, отчеканивая слова, проговорил Феликс. — Он был старый, больной человек, которым крутила и запугивала его жадная ведьма, во всем потворствуя ему, и целый месяц после удара…

— Феликс! — Низкий голос Поля перебил хриплый голос дяди.

— Какого черта, о чем ты говоришь?

— Ты недоделанный ублюдок! — взревел Клэй, перебивая Поля. — Какого черта вы…

— Заткнись! — выпалил Феликс и продолжил, не нарушая размеренный темп речи: — …Целый месяц после удара он был беспомощным инвалидом, который не мог ни двигаться, ни говорить.

— Феликс, — опять прервал его Поль.

— Он мог говорить! — произнесла Лора. — Он говорил со мной, мы говорили…

— …не мог ни двигаться, ни говорить, и для всех очевидно то, что он потерял способность мыслить здраво. И этот совершенно очевидный факт использовала эта девушка, которая была всего-навсего лишь одной из его прихотей пока буквально не вползла в его жизнь, а потом, когда он умирал, никого не допускала к нему, даже сиделок, чтобы быть с ним наедине и заставить его изменить завещание…

— Достаточно! — возмущенно заявил Поль. — К черту все, Феликс, ты сошел с ума; что за дьявол в тебя вселился? Это проклятый набор лжи…

— Оуэн не хотел никаких сиделок! — кричала Лора. Она едва ли слышала Поля. — Он велел мне не допускать их! — Она дрожала от озноба, струйки слез высохли на щеках. — Он не хотел видеть никого из посторонних; он хотел, чтобы рядом была только я!