Сны Анастасии

Настя на ходу поздоровалась с поэтом, услышав в ответ безучастное „Здрасьте“, брошенное мимо.

Как и все, Настя считала Удальцова „литературным“ женоненавистником, который не признает дамского творчества и периодически выступает в печати то с опусами, клеймящими мужчин, пишущих „под женским знаком“, то с классификационными, по примеру естествоиспытателя Карла Линнея, научными трудами, подразделяющими женскую поэзию на истерию, рукоделие и общий, безликий тип. К последнему, по всей вероятности, он и относил изыски Анастасии Филипповны.

Иногда Насте очень хотелось дознаться, а каков он, этот „бронзовый“, на самом деле? Как ведет он себя с „нелитературными“ женщинами? На основании обрывочных слухов цельную картину сложить было невозможно, и она ждала случая, перста судьбы, который мог что-нибудь прояснить.

Желтые листья, пока единичные, как счастливые дни нашей жизни, светлели в кронах старых лип. Высокие деревья шумели, заглушая голоса студентов, временных обитателей особняка.

Настя спустилась в библиотеку, славящуюся из поколения в поколение широким выбором „свободомысленной“ литературы. С годами и переменами в государстве, издавшем наконец всё и вся и даже более того, эта слава несколько поблекла.

Она взяла стихи Набокова, надеясь отыскать в них тень своей любимой Лолиты. Еще чуть-чуть покопавшись, нашла зачитанный „Тропик Рака“ Генри Миллера и открыла его наугад: „Он наклонился над ней, и их головы ударились об стену. Но у него была такая чудовищная эрекция, что близость оказалась невозможной. Тогда с выражением отчаяния, которое так часто появляется на его лице, он встает и застегивает ширинку. Он уже готов уйти, но в этот момент видит, что его пенис лежит на тротуаре. Размерами он с палку от метлы. Ван Норден равнодушно поднимает его и сует под мышку. И тут я замечаю, что на конце этой палки болтаются две огромные луковицы, похожие на тюльпанные, и слышу бормотание Ван Нордена: „Горшки с цветами… горшки с цветами…“

„Хорошо написано“. — Она решила прочесть роман от начала до конца.

На выходе из библиотеки Настя встретила Ленку, к которой собиралась заскочить вечером. Сокурсница и, пожалуй, приятельница, Елена Дробова имела обыкновение надолго исчезать, но потом снова появляться.

В период увлечения астрологией она успела переспать со многими известными и неизвестными хранителями древних знаний. Она переходила из квартиры в квартиру и из постели в постель, как Солнце по знакам Зодиака. Только Ленкин Зодиак выглядел куда разнообразнее.

— Лена, где теперь обитаешь? — поинтересовалась Настя.

— Не где обитаю, а чем живу, милая, — таинственно улыбнулась оккультная дама, — мы сняли квартиру на Садово-Кудринской.

— Кто это — мы?

— Зеленые братья. Понимаешь, мы учредили „Орден зеленого братства“. Все лето пропутешествовали, были в Средней Азии, ходили по долинам и по взгорьям. А теперь сняли квартиру. Мы не можем друг без друга.

— И много вас?

— Пять человек, не считая учителя.

— Лена, все слышали про белых братьев… Ваша „зеленая лампа“ не из той же серии?

— Приходи — узнаешь, — многозначительно подмигнула Дробова, — я написала трактат, хотела попросить тебя почитать, хотя бы взглянуть сторонним глазом. Ну стиль или еще что-нибудь…

Она быстро написала в блокноте адрес, вырвала листок и сунула Насте в карманчик жилета. При этом жилет с неизбежностью распахнулся, и Ленка восхищенно воскликнула:

— Ну ты, мать, даешь!

— Еще нет, — парировала Настя, уловив отчетливые лесбийские нотки в ее голосе.

Дробова, высокая, сухопарая, небрежно причесанная, должно быть, играла в дамских дуэтах активную роль. Так сказать, роль смычка, а не скрипки.

Анастасия, уже на ходу обещая непременно заглянуть на огонек, обрадовалась, что освободилась, хотя еще несколько минут назад радовалась, что пропавшая Ленка нашлась.

Стоя на троллейбусной остановке, Настя успела заглянуть в только что приобретенный трактат „Клуба любительниц огурцов“: „Огурцы лучше, чем мужчины, потому что с огурцами нетрудно знакомиться, огурец можно пощупать в универсаме и заранее узнать, твердый он или нет… Огурец никогда не представит Вас как „просто знакомую“… Огурец не спрашивает: „Я у тебя первый?“… С огурцом нет нужды быть невинной больше одного раза… Огурец не скажет: „От аборта еще никто не умирал“… Огурцы не едят сухарей в постели… Огурец не играет в рок-группе и не „ищет себя“ до 40 лет… Огурец не спросит: „Тебе понравилось? Правда, я лучше, чем он?“… Бросить огурец — проще простого“. „Ну и ну!“ — восхитилась Настя. Овощная эротика пробудила в ней аппетит: „Неплохо бы купить килограммчик, пока сии овощи окончательно не отошли. Малосольные — они чудо как хороши!“

В издательстве, таком же частном, как жизнь каждого из нас, ее встретил седовласый Марк Самойлович, импозантный и ироничный.

— Настенька, — он широко улыбнулся, — должен вам сказать, что вы чудесно выглядите, милая.

Она приняла комплимент как должное и игриво улыбнулась:

— И я рада вас видеть.

— Вы обещали быть после обеда, а теперь уже четыре, — упрекнул издатель.

— Неужели вы станете утверждать, что я пришла до обеда?

— Ха-ха. Умница. Но я, собственно, звал вас по делу.

Настя насторожилась:

— Я вас слушаю, Марк Самойлович.

— Настенька, как я понимаю, вы много читаете и в то же время ведете… не слишком затворнический образ жизни. А потому имею смелость предположить, что вам вполне по силам написать что-нибудь эротическое, но красивое.

— Марк Самойлович, народ объелся эротикой.

— Не скажите… Людям набила оскомину порнуха и низкопробщина. А я прошу вас написать что-нибудь эстетически-эротическое, яркое и сладкое, но не слащавое. Наши дамы жаждут читать про красивую любовь.

— Пусть читают „Анну Каренину“.

— А что, была у меня идейка описать интимную сторону жизни этой женщины… Но, знаете ли, пришлось отказаться. Тяжко творить в тени великого Толстого. А вам я предлагаю взять тему вовсе нейтральную, что-нибудь из жизни незнакомых нам аристократов. И экстраполировать. Понимаете, современные нувориши очень любят читать про „тогдашних“ знатных и богатых. Российские Рокфеллеры только в кошельках и имеют. А в голове у них — нище и голо. Они долго еще будут чувствовать себя в душе просто разбогатевшими бедняками.

— Пока не сменится поколение, — вставила Анастасия.

— Совершенно верно. В свое время в почитаемой нами Америке образованная буржуазия возникла именно из выучившихся детей пиратов и преступников. А рынок, в том числе и книжный, должен быть рассчитан на то, что есть. Как говорят буддисты, на „здесь“ и „сейчас“.

— Конкретно, Марк Самойлович, что вы мне предлагаете?

— Вот это деловой разговор, Настенька. Запомните или запишите, — он улыбнулся, — я предлагаю вам написать красивый эротический текст страниц на сто — сто пятьдесят. Сроки — месяца два.

— Понятно. Постараюсь изобразить.

— Да, а ваш детективчик я „зарезал“, — как бы между прочим вспомнил издатель. — Чернуха, знаете ли. Кровь, трупы. И откуда только у такой милой поэтесски берутся такие кошмарные фантазии?

— Как… „зарезали“? Вы же сами мне предложили тему!

— Тему, но не способ ее раскрытия.

— И не будете издавать? — выдавила Настя, пытаясь проглотить ком, застрявший в горле.

— Мы выплатим вам неустойку. Это, конечно, меньше, чем мог бы быть гонорар, но все же… Так что — в добрый путь. Творите.

Она шла, опустошенная и убитая неудачей. Труд, на алтарь которого принесено лето, оказался в мусорной корзине! Ездила на места происшествия с опергруппой, скрупулезно вгрызалась в дело, искала ходы и приемы… И как возможно было написать не „чернуху“, а красивенький детективчик, если разложившийся труп женщины, пробывший неделю в жаре, до сих пор стоит в глазах. Слава Богу, новое задание не принудит ее „изучать материал“. Она напишет им красивенькую эротическую историйку — яркую, как лубок.