Сны Анастасии

Но больше всего ей нравилось пятистишие, графикой напоминающее утраченную главу „Евгения Онегина“:

Вдохновленная великой эротикой, она вывела на чистом листе бумаги:

Сказка первая.

„На восьмой день пятой луны рыбак Матиори возвращался к берегу. За его лодкой летела стая крикливых чаек. На фоне синего-пресинего неба птицы сверкали так, будто сами излучали серебристое сияние. Лучезарные птицы из дальнего далека.

Матиори вытащил лодку на песок, собрал сети и направился в сторону своей хижины. А птицы расселись на прибрежных камнях. Их было двенадцать, как бывает двенадцать зверей, составляющих цикл лет.

Чайки не сидели на месте, а как будто пританцовывали, перемещаясь с неуклюжей, но какой-то диковинной грацией с камня на камень. Были они необыкновенно крупные и красивые. Их перья были цвета лепестков, осыпающихся весной с персиковых деревьев.

Расправив крылья и распушив хвосты, птицы отряхивались и трепетали в каком-то непостижимом ритме. Матиори послышалось в трепете перьев позвякивание серебряных монет и дребезжание струн цитры.

Внезапно одна из птиц скинула с себя оперение. За ней вторая, третья.

Матиори ощутил, как наливается каменной тяжестью самая прихотливая часть его тела, как все его чувства невероятно обостряются.

На камнях стояли юные девушки. И никаких птиц, только обнаженные девушки и белоснежные перья, сброшенные с плеч, на песке.

Стройные ноги, беломраморные бедра, округлые ягодицы, будто выточенные из кости, нежные хризантемы грудей, увенчанные розовыми недозрелыми пестиками. О чем-то воркуя, девушки помогали друг другу собрать волосы в прекрасные прически.

И от зрелища развевающихся волос у рыбака перехватило дыхание.

По-птичьи пронзительно гомоня, девушки вошли в холодную воду.

Они заплыли далеко в море, даже крики почти стихли, превратившись в обычный птичий щебет.

А на камнях снежными сугробами остались белеть охапки перьев. Матиори подкрался к ним поближе и разглядел, что перья были самые обыкновенные.

Матиори поднял одно из птичьих одеяний и спрятал поодаль под большим валуном. А сам спрятался за другой, самый крупный на этом участке берега камень и стал ждать.

Девушки ничего не видели. Они еще долго плавали далеко в море, потом стайкой вышли на берег. Их нежные белые тела порозовели от холодной воды. Длинные пряди, выбившиеся из причесок, облепили фигуры темными полосами, по которым струилась вода.

Одна за другой девушки скользнули в свои перья и, вновь обратившись в птиц, разом поднялись в воздух. Они полетели в открытое море, туда, откуда и явились.

Все, кроме одной.

Хрупкая дева, плача, стояла на камне и в смятении смотрела вслед подругам. А те даже не заметили, что ее нет среди них. Плавно рассекая крыльями прозрачный воздух, они летели к линии горизонта.

Потерянно заглядывая в расщелины между камнями, девушка бродила по мелководью. Она кружила и кружила вокруг камня, на котором скинула свою белоснежную одежду, заходила все дальше и дальше, не переставая при этом плакать.

В своих поисках девушка вскоре набрела на рыбака. Она испугалась, но не слишком. А Матиори охватила дрожь от той непосредственности, с какой совершенно нагая девушка, ничуть не стыдясь этой наготы, подошла к нему и спросила:

— Ты тут одежды из перьев нигде не заметил?

Ни груди она не прикрыла, ни пупка, ни прочих прелестей, вызывающих озноб. На какое-то мгновение он онемел. Потом помотал головой:

— Нет.

Он не смел даже разом оглядеть ее всю, некая странная сила отводила его взгляд от девушки. Но стоило ему оторваться от видения, как взгляд снова искал его. Так, почти украдкой, рыбак разглядел, что у девушки глаза переспелой вишни, легкие, как порыв ветра, волосы, а подмышки и низ живота покрыты темными волосками, нежными, как пух едва оперившегося вороненка.

И, словно озарение, явилась мысль, что никогда и ни за что не вернет он этой девушке ее оперение. Он уведет ее к себе в хижину. Не уговорами, так хитростью, даже обманом. В ней, только в ней его спасение. Со светом, который исходит от нее, ему не угрожает никакая тьма, ни в какую из лун года. С ней он избавится от тоски, от усталости, с ней он обретет цель.

Девушка подняла голову и посмотрела прямо в глаза Матиори. Странный это был взгляд. Мужчину со страшной силой потянуло к девушке, он готов был с рычанием наброситься на нее, подобно тому, как бурлящая вода грохочущим водопадом изливается со скалы. Однако что-то не менее сильное удерживало его. И Матиори изнемогал, раздираемый этими двумя порывами. С великим трудом он не поддался притяжению, исходившему от девушки. Сделал два глубоких вздоха, поднял валявшуюся на песке самую густую сеть, сплетенную когда-то из шелковых нитей его покойной матерью, и протянул девушке.

— Завернись. Отведу тебя домой.

— Куда? — спросила девушка.

— Я отведу тебя в мою хижину.

Они долго брели по берегу, пока, наконец, не подошли к бедному жилищу рыбака. Матиори плотно закрыл двери, как только девушка вошла. Страх, что девушка может улететь, если увидит парящих в небе чаек, пересилил его любовь к открытому пространству.

Девушка безмолвно опустилась на ковер. Так и застыла, скорчившись, жили только ее глаза, которые казались всевидящими.

И настала ночь. Девушка отдала себя рыбаку без колебаний. Сеть слетела с нее, словно оперение. За окном падали лепестки белых цветов.

В предутренний час, когда хризантемы еще не раскрылись в саду, Матиори спросил девушку, как ее звать.

Подумав, она ответила:

— Скажи сам. Как назовешь — так и будет.

Множество имен пронеслось в уме рыбака: Акоги, Отикубо, Китапоката… Но ему хотелось дать девушке самое чистое имя. И он выбрал имя своей матери.

— Нисияма.

В глазах подруги явно отразилась тоска и беспокойство: Матиори даже испугался. Однако взгляд ее тотчас изменился, просветлел, стал кротким.

— Ладно, — согласилась она.

Так девушка-птица осталась жить у рыбака.

Но Нисияма все равно казалась ему временной, и он твердо решил навсегда удержать ее возле себя. Не отпускал Матиори страх, что она может упорхнуть, и потому он не забывал тщательно запирать дверь, особенно короткими летними ночами, когда воздух звенел от птичьего гама.

Нельзя сказать, чтобы Нисияма проявляла беспокойство. С виду она казалась вполне довольной жизнью. О прошлом не заговаривала никогда. Может быть, она обо всем забыла? Поверить в это было трудно, но так же трудно верилось Матиори теперь и во всю эту „птичью“ историю. Чем больше проходило времени, тем менее реальной казалась рыбаку та давняя встреча, превращаясь в красивую сказку, может быть, слышанную им в детстве от матери.

Быстро потекли годы. Вместе с женой в дом пришли успех и достаток.

Нисияма родила мужу двоих сыновей, красивых и смышленых. Но в их глазах иногда различал отец почти неуловимый отсвет птичьего образа.

Вопреки всем усилиям Матиори, жена оставалась для него какой-то непроницаемой и отчужденной. Невзирая на полное согласие, которое между ними царило, муж так и не ощутил жену своей и близкой. Поначалу он считал это нормальным. Ведь жене пришлось полностью перевоплотиться: из вольной птицы, привыкшей летать в стае, превратиться в замужнюю женщину, свившую свое гнездо на берегу, в мать семейства. И Нисияма справилась с этим.

Но о себе жена никогда не говорила. Хотя и на вопросы отвечала, и как будто не таилась. Но все же беспокойство не отпускало Матиори. Что-то было не так. Какая-то червоточина в их отношениях оставалась.