Золотая рыбка

Заговоренная драгоценность, несущая проклятье живому миру – миру, которым правит любовь, – начала свой гибельный путь по Европе… Путь через века.

1

Московские сумерки. Март. Подмораживает. Под ногами – раскисшая снежная жижа, кое-где покрытая ледяной коростой. Над головами – то ли дождь, то ли снег – разверзлись хляби небесные… Резкие порывы ветра разгоняют москвичей по домам – обычная для Москвы неприветливость и хмурость первых весенних дней…

На троллейбусной остановке у Аэровокзала – стройная молодая женщина, миловидная и, похоже, взбалмошная: никак ей не стоится на месте, мечется то туда, то сюда, роет каблучками раскисший снег. Одета явно не по погоде: легонький кремовый плащ, модный и сильно измятый, летучий крепдешиновый шарфик и ботиночки на шнуровке.

Рядом – ярко накрашенная блондинка в летах с явным удовольствием поглядывает на крупных карпов, шевелящихся в прозрачном пакете, который крутится в ее руке, постукивая по шарообразным икрам, туго затянутым в сапоги. Переведя взгляд на совершенно продрогшую соседку, она презрительно хмыкает: мол, тоже мне фифа! И чего вырядилась? Конечно, дали им волю, вот они и кинулись лежа на спинке денежки зарабатывать! А постояла бы за прилавком с мое, так узнала б почем фунт лиха… И, окинув победным взором вконец окоченевшую соседку по остановке, она притопнула каблуком по нежной корочке льда.

Корочка хрупнула. Владелица кремового плаща испуганно обернулась. Взгляд ее остановился на плавно кружащемся в воздухе целлофане, в котором судорожно дергались серебристые пучеглазые карпы.

«Все, не могу! – поднималась в ней неслышным воплем волна протеста. – Осточертело! Съездила в Париж, называется, оттянулась… Пустили Дуньку в Европу! Как там пелось в студенческой песенке: «Париж, Париж, пошел ты, братец, к черту!» Вот уж точно… Не-е-ет, хватит. Я им всем докажу, я прорву этот замкнутый круг – неудачница хренова!»

Ветер рвал зонтик из рук – поднималась метель. Она с неожиданной силой примяла вывернутые спицы и в сердцах зашвырнула покалеченный зонт в урну.

«Ну что за ребячество! – Она остановилась и топнула ногой. – Что за ребячество… Слушай, Верка, не пора ли тебе успокоиться, смириться с этой серятиной… Ну не задается жизнь! Вот уж дудки! – Она юркнула под навес остановки и забилась в угол. – Я из кожи вылезу, а докажу, чего стою. Напишу роман – если надо, все брошу, а напишу! Это будет бестселлер. Сяду на хлеб и воду, но стану знаменитой и уж въеду в Париж на белой лошади!»

Брызги из-под колес притормозившей машины прервали ее размышления.

– Не могу ли я чем помочь? – высунулся из остановившейся машины усатый мужчина лет тридцати пяти.

– Не можете – у меня на извоз денег нет! – выпалила она со злостью и отвернулась.

– Садитесь. – Он распахнул шире дверцу. – Да садитесь же! У меня время свободное – надо как-то убить, а вы сейчас, похоже, воспаление легких схватите…

Каблучком притопнула, секунду помедлила и – как в омут головой – на сиденье прыг, дверцей хлоп! Машина забуксовала на миг, мотор взревел – и понеслись за стеклом знакомые московские улочки, понурые пешеходы, дома…

– И часто так время-то убиваете? – покосилась иззябшая на своего нежданного избавителя.

– В первый раз, – просто ответил он хрипловатым баском, поглядел на свою пассажирку и внезапно расхохотался.

– Что это вас так развеселило? – Ее светло-карие распахнутые глаза полыхнули зелеными искрами, словно московскую мглу высвечивая.

А надо сказать, глаза у нее – у Веры Мурановой – были замечательные! Солнечные, сияющие и совершенно растерянные.

– Развеселило-то? А… – Он махнул рукой. – На самолет опоздал. Должен был лететь на выставку к другу – первая персональная у него – и вот… Куда едем?

– Домой. То есть… в Трехпрудный. Это недалеко. «Господи, ну почему же мне так не везет?» – пронеслось в голове, губы предательски закривились, и какая-то жилка под глазом забилась, задергалась… Если бы она знала, как ей везло…

Дома отлежалась, отмокла и на следующий день на работу в редакцию – в бой! Потому что Вера Муранова была журналисткой.

Покосившееся трехэтажное здание близ Рождественки в проулке с символическим названием Кисельный тупик. Синяя стеклянная вывеска: «Журнал "Лик"». По всей длине ущемленным зигзагом – трещина. Каменные выщербленные ступеньки у входа. Наверх – узкая лесенка. Кабинетики что скворечники – не повернуться.

Деланные восторги – мол, вернулась, перелетная птица, ахи и охи. Чей-то недобрый, косой, завистливый взгляд…

– Ба, парижанка наша явилась! Блудная дочь!

– Верка, с тебя причитается!

– Ну шо, почем в Парыже гарбузы?

– Дура ты, Маня, лучше пусть скажет, почем в Парыже французы! Ну, как мужики, Веруня, распробовала?

– Мать, плюнь ты на них, пойдем лучше кофею пить! – Это корректор Ленка Беспалова, «всешная мать», толстуха, утешительница и наставительница. В ее закуточке с кактусами все обычно душу отводят – и приходящие авторы, и свои, редакционные.

– Леночек, сейчас иду! – крикнула на ходу Вера, устремляясь в конец коридора – к подруге Наталье – Таше – редактору отдела прозы.

– Эй, куда разбежалась? Ташки нету – болеет. Вздохнула – и в закуток, к Ленке, куда тут же набилась чуть ли не вся редакция – слушать.

– Ну, рассказывай! – Желтозубая очкастая старая дева – техред Нина – прямо-таки сгорает от нетерпения.

– Дай ты ей с холоду чаю выпить, – вступается Ленка. – Пей, Верка, тут вот бараночки.

– Чай – не водка, много не выпьешь! – изрекает фотограф Слава и откуда-то из-под батареи жестом фокусника достает початую бутылку рижского бальзама. – Вчера из Риги привез, – поясняет он и щедро плещет из керамической темной бутылки в Верину чашку с чаем. – Кому еще, бабоньки?

Никто и не думал отказываться…

– Девочки-мальчики, я сейчас! – заговорщически подмигивает крутобедрая молоденькая секретарша Маня, у которой, как всем известно, имелся богатый и тертый любовник-армянин, владелец сети ларьков под названием «Маяк» возле Белорусской.

Маня притаскивает бутылку вонючего коньяка «Арго» (не балует, видно, покровитель!) и початую – грейпфрутового ликера.

Вот и сели. Вот и началось! Обычно такое начало рабочего дня знаменовало собою две вещи: первая – в редакции главного нет и не предвидится, и вторая – начатая, разгоревшись по малой, гульба не уляжется, а продолжится после в одном из кабинетов, а затем у кого-нибудь на дому.

Толком не выспавшись – перелет, нервы – да еще выпив, Вера, сама того не желая, начала рассказывать именно то, чего рассказывать вовсе не собиралась. И прежде всего: как получилось, что, приехав всего ничего – на неделю, она три последних дня промоталась по городу без гроша в кармане, голодная, измученная и несчастная…

– Понимаете, девочки, – говорила она торопясь, будто боялась, что сама себя перебьет, остановит и не выскажет наболевшего, – вползаю я в Гранд-Опера – у них Пале-Гарнье называется. Вы же знаете, я еще о прошлогодних гастролях их балетной труппы в Большом писала – я ж влюблена в это все, ну так вот… – Она задохнулась, отхлебнула вонючего коньяка и продолжала: – Озираюсь там, хожу как в лесу, дух перехватывает. То, что внутри, – это отдельное дело – красотища немыслимая, но снаружи… Я не думала никогда, что само здание такое громадное – просто монстр какой-то, серый с прозеленью, подавляет своим величием, совершенно живой! Да, чувство такое, что здание живое, глядит на тебя, прямо в душу заглядывает… Ясно – и по сей день живет там этот… ну, призрак Оперы!

– Ладно, Верка, про призрака мы читали, ты по делу давай. Вползла, выползла, дальше-то что? – Нинка даже на стуле заерзала.

– Что-что, выхожу как в тумане, прямо поплыло все. Ничего не соображаю. Тут и подскакивает ко мне этакий хлыщ с «Полароидом». «Мадам, мадам, силь ву пле, вотр фото пре де л'Опера!» – бормочет, бормочет – сфотографироваться, значит, мне предлагает. А я, знаете, плыву, точно температура сорок. И все слова французские из головы вылетели – я ж кое-как могу объясняться. В общем, я у него не спросила, во сколько это удовольствие обойдется. Сфотографировал он меня, а потом цену, на фотоаппарате прилепленную, мне показывает: двести сорок франков! То есть, по-нашему, двести сорок тыщ! Почти месячная зарплата! И в кармане на все про все – около трехсот франков. В общем, заплатила я этому гаду, бреду по Монмартру, как кошка ободранная! И Париж уж не в радость: ни на метро, ни на музеи уже не осталось – только на несколько булочек да на чашку кофе – и это на три дня… А этот – профессионал, психолог, знает, кого хватать – нас, совочков раззявленных… И это ж надо, – не могла успокоиться Вера, – год деньги на эту поездку копила, за свой счет отпуск брала – в командировочки заграничные у нас же только начальство ездит! Ох, да чего там, хорошо хоть, что заранее гостиницу оплатила.