Возвращение. Танец страсти

Начав разглядывать снимок в мельчайших подробностях, вглядываясь в непроницаемые темные глаза, которые пристально следили за ней, Соня заметила массивную голову и плечи быка на стене в дальнем углу бара. Бык был черным как зола, плечи — метр в ширину, и даже в предсмертной агонии в его взгляде читалась наводящая ужас свирепость. Внизу, но все же довольно высоко, располагалась табличка с датой, которую Соня сумела разглядеть не сразу: «3 сентября 1936 года».

— Это был один из его лучших боев, — сказал старик. — Он состоялся здесь, в Гранаде. Бык был настоящим зверем, публика неистовствовала. Это был изумительный день. Я даже не могу описать вам, какое возбуждение царило на трибунах. Вы когда-нибудь бывали на корриде?

— Нет, не была, — призналась Соня.

— Непременно сходите, — со страстью в голосе посоветовал ей старик. — Пусть всего один раз.

— Я не уверена, что высижу все представление. Слишком много жестокости.

— Да, обычно погибают быки, это правда. Но коррида — это не только убийство быка. Коррида — это танец.

Соню это не убедило, однако она понимала, что сейчас неподходящий момент для споров о том, что она считает жестоким видом спорта. Она подошла к противоположной стене, которая также была обклеена десятками фотографий, главным образом молодых женщин в костюмах фламенко. На некоторых из них был и мужчина.

На первый взгляд снимки выглядели как серия фотографий разных девушек, но при ближайшем рассмотрении Соня увидела, что на всех одна и та же персона, превратившаяся из ребенка в девушку, из пухлой девчушки — в сердитую чувственную красавицу в кружевах, из гадкого утенка — в элегантного лебедя с веером из перьев. На каждом снимке у нее была совершенно другая прическа: волосы то собраны в пучок, то заплетены в косу, иногда закручены в шиньон, иногда сзади торчал огромный гребень. Одежда тоже была разной: платья с экстравагантными гофрированными шлейфами, иной раз шаль с бахромой или юбка до колен, а на одном снимке на девушке даже были брюки и короткий пиджак. И несмотря на то что костюмы на каждой фотографии были разными, на всех у девушки было одно и то же дерзкое, страстное выражение лица, которое Корасон назвала бы actitud.

— Это сестра Игнасио, — сказал старик, охотно делясь информацией.

— А как ее звали?

— Мерседес Каталина Консепсьон Рамирес. — Имя он выговорил медленно, как будто цитируя стихи.

— Ничего себе имечко!

— Довольно типичное имя для этих мест. Родные звали ее Мерше.

— Она была настоящей красавицей, правда?

— О да, настоящей… — На секунду он запнулся, словно подыскивая слова. — Самой настоящей красавицей. Родители души в ней не чаяли, а братья так ее баловали, что чуть не испортили ребенка. Она была непослушной девчонкой, но все ее обожали. Она танцевала, видите, танцевала фламенко. И была отличной, просто превосходной танцовщицей. Она обрела популярность в определенных кругах.

Из головы у Сони не выходил образ танцовщицы, за которой она подсматривала сегодня. Женщина на этих снимках была совершенно на нее не похожа.

— А где она выступала?

— На местных праздниках, на juergas [27] — частных вечеринках, иногда в баре. Лет с трех она забавляла окружающих тем, что изображала танцовщицу фламенко, бесконечно оттачивая движения, подобно заводной кукле. Когда Мерседес исполнилось пять лет, ее повезли на настоящий урок танцев в Сакро-Монте, а в качестве подарка она получила первую пару танцевальных туфель.

Соня улыбнулась. Ее тронула официальная манера, с которой старик рассказывал эту историю, — старательно подобранные пожилым иностранцем английские слова. Она видела, что он получает истинное удовольствие, вспоминая события давно минувших дней.

— Складывается впечатление, что она была настроена очень решительно. А ее мать танцевала?

— Не более остальных здешних женщин, — ответил старик. — Каждый, кто здесь вырос, видит людей, танцующих фламенко. Фламенко — часть Гранады. От него никуда не деться на праздниках, на вечеринках, в Сакро-Монте, поэтому большинство девушек в определенный момент начинают танцевать фламенко, но не с таким упорством, как эта девчушка.

— А кто ей аккомпанировал? Ее отец играл на гитаре?

— Немного. Но один из ее братьев был очень музыкальным, поэтому у нее всегда был человек, с радостью готовый ей подыграть. Она дала свое первое представление, когда ей было лет восемь. Прямо здесь, в баре. Эмилио, брат-музыкант, ей аккомпанировал. Она имела бешеный успех, и не только потому, что выросла на глазах у зрителей, — уверяю, ей никто не покровительствовал. Совсем не поэтому. Когда эта малышка танцевала, она преображалась. Это было подобно волшебству. Даже после того, как люди привыкли к ее танцам, Мерседес собирала целую толпу каждый раз, когда выступала.

Старик несколько секунд помолчал, разглядывая фотографии, и Соне показалось, что она увидела слезы в его глазах. Он откашлялся. Соня чувствовала, что он хочет что-то добавить.

— У нее был duende.

Опять это слово. Она вспомнила, что он уже употреблял его вчера и тогда она не совсем поняла его смысл, но сегодня в новом контексте ей наконец удалось его понять. Было в нем нечто сверхъестественное, насколько она могла постигнуть, подобное силе, от которой мурашки идут по коже.

Они оба несколько минут стояли перед стеной с фотографиями. Соня рассматривала эту женщину. Да, она могла себе представить, что у этой женщины был duende.

Она попрощалась с хозяином кафе и пообещала, что еще заглянет к нему, если когда-нибудь приедет в Гранаду. За время их короткого знакомства Соня успела полюбить этого старика. На прощание она расцеловала его в обе щеки. Насколько они с Мэгги разные! Это большее, на что Соня могла решиться. И она даже не узнала его имени.

Глава восьмая

Сегодня у них был последний урок. После недели занятий бессонные ночи давали о себе знать. Недосыпание сказывалось на способности учеников выполнять наставления.

Соня с Мэгги не были исключением, ноги, точно налитые свинцом, пытались повторить движения, которые разучивали в этот раз. Соне неоднократно пришлось извиниться перед партнером, а обычно спокойный парень, которого поставили в пару с Мэгги, громко вскрикивал от боли. Терпению Корасон пришел конец.

— Vamos, chicos! [28] Все, танцуем! — повторяла она, пытаясь хоть как-то расшевелить класс. Потом она одобрительно вскрикивала, когда им удавалось повторить нечто, хотя бы отдаленно похожее на вращение, которое она демонстрировала. — Eso es! Eso es! Вот так! Вот так!

Даже наемные танцоры в тот день были сонными как мухи, и становилось ясно, что, если бы не деньги, они уж точно находились бы не здесь. Казалось, энергия и веселье этого жизнерадостного танца рассеялись, и, несмотря на все усилия Фелипе и Корасон, расшевелить класс так и не удалось. Наконец они сдались.

— Vale, vale [29], — сказала Корасон. — Попробуем кое-что новенькое. Передохните, потом мы покажем новый танец, который по силам станцевать даже вашим бабушкам.

Из динамиков полилась совершенно другая музыка.

— Меренге! — воскликнула Корасон, хватая Фелипе. — Если вы в состоянии сосчитать до двух, тогда вам по плечу и этот танец.

Она оказалась права: это был простейший из танцев, а заводной — «раз-два, раз-два» — ритм не требовал от пары ничего, кроме готовности прильнуть друг к другу и раскачиваться из стороны в сторону. Меренге — банальный в своей простоте — расшевелил класс. Прошло минут десять, и к покачиванию добавились простые развороты, атмосфера в танцклассе изменилась. На лицах заиграли улыбки.

— Меренге, — тяжело дыша, призналась Мэгги, — настолько интимный, насколько это возможно в танце без раздевания!

— Забавно, что это вообще назвали танцем, — согласилась Соня, смеясь.