...По имени Анна

не то образовалось, но меня уравняли. Убили его охранники вскоре, просто так, равнодушно, без причины. Чужой! Черный! С этим в России строго. Нахватали земель без разума с разнообразным людом и всех стали ненавидеть. Мы, мол, народ великий, а вы все – обсоски, падаль. Вот от «величия нашего российского» маятня у нас и идет всю жизнь. То один чужак лицом не выйдет, то другой. А лицо чужака определяет русская пропитая морда. Ты не думай, что я чохом поливаю русских. Поливаю, да не чохом. Зла от нас и дури больше, чем от негров или, к примеру, от твоих евреев. Поэтому твой Ефим дерьмо по своей личной природе, а не потому что он другой национальности. Я к тому, что в твоем животе сидит половинка Ефима, и тебе ее любить, а будешь вести себя, как погромщик, тогда не рожай сразу, иди на искусственные. Только как потом будешь жить, если у дитенка уже и сердечко есть. И пальчики, и глазками он уже лупает.

Я понимаю, ты такого допустить не можешь. Ну, и слава Богу, что такая. Теперь как быть, чтоб все как у людей? Тут я тебе так скажу. У людей – по-всякому. На людей равняться нельзя. Ты равняйся на совесть и на то, чтоб ненароком зла не сделать. Зачем тебе первый попавшийся мужик? Ты что, уродина? Ты что, без мозгов? На первое время у тебя есть я. Я ничья бабушка. А старухе быть бабушкой положено по порядку жизни. И мать ты не имеешь права лишать этого. Нельзя стыдиться дитя, которое ни в чем ни перед кем не виновато. Ему в тебе хорошо, потом будет трудно, и нужна ему будет любовь, чтоб выжить в мире грязи, шума и стянутых ручек и ножек. Тебе не мужик нужен, а муж и отец ребенку. Кто его знает, может, такой где-то и живет. Просто ты не громыхай сильно, живи тихо, добро только на тишину прийти может. Жить-то страшно, а будет еще хуже. Не может не быть хуже, если страной столько лет правили мертвяки. А что ждет дальше – Бог весть. В лучшее я не верю.

Любовь

Я работала как лошадь. Висела на всех досках почета. Мужики меня уважали. Уже трудно было скрывать живот, спасали балахонистые плащи и безразмерные вязаные кофты. К маме не ездила, все-таки боялась. А она возьми и приедь сама. Хорошо, что предупредила. В состоянии полураспада я зачем-то села на электричку и поехала в Мытищи, туда, где все начиналось. Подошла к домику, где так и остались ватные одеяла, которыми я обивала стену. Тогда был холоднющий февраль, не зря его на Украине называют лютым. Сейчас кончалось лето, все еще пахло горящими торфяниками и электричками. Хозяйка меня узнала сразу, подозрительно посмотрела на мой объемный наряд, но не сказала ничего. Пригласила в дом. Дверь в «мою» комнату была закрыта.

– Сдаю одному… До него после тебя еще был. Хозяйственный такой. Заделал щели. Обои поклеил. Тоже инженер, как и ты. Писем не получал. Все покупал книжки. Я ему отдала две полки, они все равно стояли в сарае, после сына остались. Но он жил недолго, переехал в большой дом, книги взял, а полками погребовал. Я и так и сяк прилаживала их к делу, но они в моем хозяйстве оказались лишними.