Дом: основной инстинкт?

Оказавшись в доме, мы бросили свои сумки на лоскутное покрывало и выпили свежего ароматного кофе на террасе. Из окна открывается прекрасный вид на горы, деревья и озера. Отсюда видны даже фуникулеры горнолыжного курорта, который находится в трех километрах от нашего дома (похоже, я начинаю привыкать к метрической системе). Мы сидели в креслах-качалках и радостно улыбались друг другу. Только мы вдвоем. Ни детей, ни работы, никаких дел. Майк взял меня за руку.

— Здорово, правда?

— Безусловно, мистер Адамс, — ответила я.

— Слушай, — сказал Майк, изо всех сил пытаясь говорить с канадским акцентом. — Покувыркаемся на полу под лосиными рогами?

— Да не вопрос, — ответила я.

Покувыркались мы действительно на славу. Мы не сдерживали себя и не боялись, что в любой момент раздастся стук в дверь и дети что-нибудь попросят. Спустя час (рекордное для нас время) я сумела выбраться из объятий Майка (заниматься любовью на полу с годами становится все сложнее) и принесла нам кучу всякой еды: хлеб, ветчину, помидоры, сыр и пиво. К черту диету. Я уже достаточно похудела.

Мы, совершенно не стесняясь, расхаживали по дому нагишом, а когда легли спать на большой старинной кровати, я почувствовала, что мы снова по-настоящему вместе. Давно мне не было так хорошо и спокойно.

— Позвоню-ка я домой, — сказала я вдруг.

— Не нужно. Не стоит этого делать. У них там все будет в порядке. Иди сюда, — ответил Майк.

Я не стала звонить, осознав необходимость вновь возжечь угасший костер нашей любви. Прямо как в романе Даниэлы Стил. Хотя я не думаю, что ее героини позволяли себе пукать, занимаясь любовью.

Понедельник, 20 апреля

Когда я проснулась, Майк все еще крепко спал, прижавшись ко мне и положив тяжелую руку мне на плечо. Мы лежали так, словно и во сне продолжали заниматься любовью. Открыв глаза, я не сразу вспомнила, где нахожусь. За окном вместо привычной старой яблони простирались бесконечные горы и засыпанный снегом лес. Огромная старинная кровать была так близко придвинута к окну, что казалось, она стоит среди гор. Было так тихо. Не слышно бормотания Тома и шагов Ребекки, поднимающейся по лестнице, не пищит так любимая Томом музыкальная игрушка, не раздаются сбивчивые звуки флейты. Я зевнула и сладко потянулась, блаженствуя при мысли, что не нужно вскакивать с кровати и идти менять Тому подгузники, давать Витабикс и выпускать собак в сад. Когда я просыпаюсь дома, первая мысль, которая приходит в голову: «Нужно вставать и что-то делать». Здесь я могу просто лежать и думать.

Я вытянулась, пытаясь достать ногами спинку кровати, повернулась к Майку лицом и сняла с себя его руку. Он застонал во сне и обнял меня за талию. Он такой трогательный, когда спит, и совсем не похож на обычного Майка-большого-начальника. Одна сторона его загорелого лица помялась от подушки, взлохмаченные волосы падали на глаза. Выглядит совсем как мальчишка. Поправляя ему волосы, я подумала: «Какой красивый!» Я привыкла воспринимать его внешность как само собой разумеющееся. Когда живешь с человеком так долго, перестаешь обращать внимание на то, как он выглядит. Лицо кажется таким знакомым, что трудно судить о нем объективно. Но иногда, когда видишь, как он идет тебе навстречу, перекинув пиджак через плечо, и замечаешь, как другие женщины заглядываются на его широкие плечи и белокурые волосы, думаешь: «Боже мой! Да он красавец!» — и в животе становится щекотно, как в те далекие времена, когда мы еще только начинали встречаться.

Интересно, возникают ли у него подобные мысли. Когда мы только познакомились, он часто говорил мне, какая я красивая. Он стаскивал с меня одеяло, чтобы полюбоваться моим обнаженным телом, и я лежала, смущенная и возбужденная одновременно, а Майк водил пальцами по изгибам моих бедер, которые тогда еще не были такими расплывшимися.

Когда мы танцевали на вечеринках, оба уже изрядно подвыпившие, он, не переставая, говорил о том, как сильно меня любит. Я никогда не относилась к этому слишком серьезно, потому что он был слишком красив, а я была всего лишь хорошенькой. И никогда не слыла красавицей. У меня круглое лицо (я бы даже сказала, слишком круглое), а темные кудрявые волосы топорщатся в разные стороны (иногда как на картине у прерафаэлитов, иногда как щетина у швабры). Красавицами считаются длинноногие блондинки с большим ртом, а у меня на лице веснушки и нос пуговкой (кстати, Том унаследовал его). А еще я всегда была слишком шумной, хотела привлекать всеобщее внимание и стремилась стать своей в любой компании, чтобы оторваться по полной.

Мне всегда казалось, что Майку больше подойдет стройная уравновешенная блондинка по имени Кристал, а не такая женщина, как я: маленькая непоседа, которая может слопать целую тарелку макарон и не откажется от лишнего бокала вина. Но он выбрал именно меня и окружил безграничной любовью. Когда мы познакомились, у меня было много друзей (с одними я познакомилась в университете, другие были моими друзьями с детства). Майк же воспитывался иначе. В семь лет его отдали учиться в частную школу, потом он поступил в университет, а потом получил первую работу в газете. Вокруг него было много людей, но никогда не было близких друзей, скорее приятели, с которыми можно поболтать в пабе или поиграть в регби. Он никого не подпускал к себе. Было заметно, как он завидовал моей способности сходиться с людьми обоих полов, но, когда я попыталась познакомить его с моими друзьями, они не приняли его. Он показался им слишком сдержанным и даже надменным.

Только со мной он мог расслабиться, видимо, мое дружелюбие и открытость позволяли ему быть самим собой. Пожалуй, я была первым человеком, с которым он так себя повел. Его родители весьма чопорные люди, принадлежащие к высшему обществу. Я никогда не видела, чтобы мать целовала его. Глядя на то, как они с отцом чинно обмениваются рукопожатиями, невозможно представить, чтобы Майк когда-либо называл его папой. Должно быть, обучение в частной школе с малых лет, вдали от дома и семьи, стало для него тяжелой травмой. Он никогда не показывал своих чувств и эмоций и делал вид, что у него их вообще нет. Он признался мне, что раньше вел себя с девушками совершенно по-скотски. Когда мы только поженились, многие завидовали тому, что мне удалось его «подцепить», хотя на самом деле этот брак был нужнее ему, а не мне. Я думаю, он всегда завидовал отношениям в моей семье. Моя мать, конечно, совершенно безумная женщина, но она никогда не скрывала своей любви ко мне и двум моим сестрам. Ему нравилось тепло нашего дома, хотя моим родителям не хватало денег и стиля, которые были в достатке в его семье.

Когда у нас появились дети, мне пришлось учить его показывать свою любовь к ним, обнимая и говоря им о том, как сильно люблю. Мало-помалу он научился проявлять свои чувства, и теперь, укладывая Тома или Ребекку спать он шепчет: «Я люблю тебя, малыш». Вряд ли он слышал такие слова от своих родителей. Я всегда занимала особое место в жизни Майка. Я стала человеком, который открыл ему другой, настоящий мир, полный любви. Но в последнее время я все чаще замечаю, что тот прежний безразличный Майк, окружающий себя стеной сдержанности и сухости, возвращается. Он ни с того ни с сего срывается на детях. Я понимаю, что он устает на работе, но почему я после напряженной рабочей недели могу (по крайней мере, пытаюсь) спокойно разрешать их мелкие ссоры и терпеть их крики, а он нет?

Иногда мне кажется, что я совсем перестала его понимать, и это меня пугает. Устраиваю ли я его? Не надоела ли ему такая жизнь? Хочет ли он, чтобы я стала более эффектной, более выдержанной, более похожей (только не это) на его мать? Я знаю, что его раздражает моя неспособность поддерживать порядок, но как жена может преуспевать на работе (чем он так гордится) и одновременно заботиться о земных благах для своей семьи, как это делала его мать? Невозможно совмещать карьеру и дом. Он по-прежнему хочет (причем постоянно) заниматься со мной любовью, но может это просто потому, что я рядом и он ко мне привык?