Позволяю любить

Значит, должен быть секс.

И это ужасно!

О сексе Антон имел представление весьма смутное. Не однажды ему доводилось видеть интимные сцены по телевизору, но дальше поцелуев и романтических объятий, в которые сплетались полуобнаженные тела, дело там не заходило.

Конечно, он смотрел по видику порно. То, что происходило в этих фильмах, резко отличалось от трогательных моментов «детского» кино. Но Антон понимал, что применять эти картинки по отношению к Ане невозможно — слишком уж пошло все, грубо и вульгарно. Аня не такая. Это с проститутками, падшими женщинами можно так обращаться, но только не с ней.

Между тем природа требовала свое: любая мысль об Ане, будь она проникнута юношеским эротизмом, вызывала гнетущее напряжение внизу живота, сладостную истому, тянущую боль и еще что-то, обычным словами неописуемое.

В то же время весь сексуальный опыт Антона сводился, к сожалению, к одному-единственному случаю…

…Соседка, молодая девица лет двадцати, — рыжая бестия, как называла ее мать Антона, недобро глядя ей в спину всякий раз, когда та проходила мимо.

В домашнем халатике она стояла на лестничной площадке, когда Антон открыл ей дверь.

— Соли взаймы не будет? — спросила она и протянула небольшую деревянную солонку с незатейливым узором. Аляповатый ягодно-земляничный каприз на пузатых боках.

Антон отступил, пропуская ее в квартиру.

— Да, — пробормотал он, отчего-то опуская очи долу. — Сейчас…

Шелковая ткань, туго натянутая на огромной груди, казалось, вот-вот лопнет, не выдержав такой тяжести.

— А ты ничего, — сладострастно прошептала вдруг она, когда он пошел на кухню за солью. — Красивенький мальчик…

Антон ничего на это не сказал, только сердце почему-то стало стучать в горле.

— Я видела, как твои родители уехали на дачу, — прокричала она из коридора.

Антон вернулся, принес соль. И тут…

Пальцы сами непроизвольно разжались. Девушка развязала поясок и распахнула халатик. Под ним ничего не было. Абсолютно ничего, кроме тела! Тяжелые груди с торчащими темными кружками сосков, мягкий круглый живот, рыжие кудряшки внизу… Она так и стояла перед ним, широко расставив ноги; лицо ее собралось в одну порочную хищную маску. Одной рукой она ерошила свои волосы, заколка щелкнула, отлетела куда-то на пол, огненно-рыжая прядь рассыпалась по красивым плечам.

Соседка сделала неуловимое движение, и халат, соскользнув с плеч, устремился вниз, наверное, вслед за заколкой. Молочно-белая кожа резко контрастировала с ее рыжими волосами.

Антон облизнул пересохшие губы. Она хихикнула.

— Ну вот. Соль рассыпана. К ссоре, — сказала соседка и, завидев недоумение в его глазах, охотно пояснила: — Ну, это примета такая. Родители, наверное, такого нехорошего мальчика поругают?

Он отрицательно мотнул головой.

— Иди ко мне, сладкий, — фальшиво протянула она, распахивая руки и делая шаг навстречу. — А ты небось девственник? Да? Не бойся, я тебя научу…

И вцепилась в Антона мертвой хваткой.

Он не вырывался. Ее руки шарили по его телу, бесстыдно залезали к нему под одежду. Они были мягкими, эти бессовестные руки, теплыми и настойчивыми, а сама она — гибкая и невероятно сильная. Девушка просто обвивала его, стелилась по его телу, словно змея. Ласки оказались жадными и тошнотворно сладкими, они буквально оглушили его.

Антон чувствовал, что ее пальцы расстегивают ему ширинку, стягивают с него брюки. Он не двигался, весь оцепенел и замер, ни капли не соображая, что с ним происходит, совершенно не зная, что ему надо делать и вообще — как реагировать. Оказывается, его тело жило своей, отдельной от него жизнью, а он будто наблюдал за всем происходящим со стороны.

Соседка припала к нему губами, ее поцелуи — мамочка! — опускались все ниже и ниже. Вот она ласкает губами шею, потом грудь, следом — живот… Господи, она уже вбирает в себя его мужской орган, всю его восставшую плоть, разбухшую от таких страстных ласк.

Ее прикосновения обжигали, раздирали его на части неведомыми ранее ощущениями. Антон задыхался. А рот ее всасывал его и зажимал губами, стремясь совладать с его дрожью. Неведомое острое чувство выплескивалось из него сумасшедшими толчками, а она вновь набрасывалась, язык ее опять принимался блуждать по нему, пальцы теребили плоть, заставляя снова и снова наливаться непонятной тяжестью, сладострастной болью, распирающей, поднимающейся вверх, подкатывающей тошнотой и головокружением… Пряди ее волос обволакивали ему лицо, он задыхался и сквозь это туманное состояние наблюдал, как ее собственное лицо искажалось страдательной гримасой. Соседка всем своим естеством терлась о тело Антона, стонала, рычала, временами даже завывала, и это порой откровенно пугало Антона… Он забывал о своих страхах только тогда, когда его пальцы — ее, правда, настойчивыми стараниями! — нащупывали в ней что-то скользкое и влажное, липкое и шелковистое… Черт возьми, ему попалась ненасытная и неутомимая партнерша!..

Когда соседка ушла, у Антона почему-то осталось ощущение брезгливости. Нет, не так должно все происходить, размышлял он оцепенело. Не так. То, что было в этой квартире (не забыть бы прибраться!), похоже на сцены из плохого порнофильма…

Он вымыл пол и проветрил комнаты, пропахшие ее сладко-приторными духами. Все равно что-то осталось от нее. Аромат разврата и пошлости… Потом он долго тер себя мочалкой, до боли, до красноты, смывая все ее прикосновения…

Аня — не такая.

Она — строгая, сдержанная в словах, в движениях, в своих эмоциях. Она что-то скрывает в себе и никогда не позволяет этой тайне выплеснуться наружу. И все-таки на дне ее глаз тайна трепещет.

Аня казалась Антону чистой, почти святой. Он ни разу не слышал от нее каких-нибудь вульгарно-базарных выражений. Даже ударения в словах она всегда старалась ставить правильно, а когда слышала ошибки в разговоре других, губы ее вздрагивали; казалось, Аня решает — исправлять невежду или оставить ляпы на его совести.

У Кати на этот раз собрались все, кроме Ирины.

Саня с Антоном вышли на балкон — как раз научились курить. Жека присоединился позже, дымил с угрюмой сосредоточенностью, был отчего-то непривычно молчалив. Что-то не похоже на неунывающего Одувана.

Жека стряхнул пепел на соседское белье, вывешенное внизу. Белые простыни раскрасились крохотными серыми точками. Следом отправился окурок — наткнулся на наволочку, отскочил, задел пододеяльник и, испачкав белье окончательно, полетел, успокоенный, дальше. Женя перегнулся через перила, полюбовался на содеянное.

— Добавь в свою жизнь красок, — хмуро прокомментировал он.

— Какие-то они не яркие у тебя, — заметил Антон недовольным голосом.

— Какая жизнь, такие и краски, — ответил Жека. — Все в детской неожиданности…

— Кате за это влетит. — Саша тоже решил внести свою лепту в воспитание Жеки. Неблагодарное, конечно, дело…

— У нее — алиби. Она не курит. — Жека хохотнул.

Смех получился нерадостным. Что-то не узнать сегодня жизнерадостного Жеку. Куда подевалась его дикая, бьющая через край дурная энергия?

— А рассказать вам прикол? — встрепенулся Саша, желая развеселить друзей. — Данька сегодня перед уроком пробрался в кабинет химии и переклеил все этикетки на бутылочках. Хотел произвести фурор… А училка взяла и вызвала делать опыт именно его…

Саня, еще не успев досказать, начал смеяться — видимо, вспомнившаяся ситуация и впрямь была смешна.

— Ну а дальше-то что? — вопросил Жека без тени улыбки.

— Само собой, пробирку разорвало в клочья! Вся та фигня, что там булькала, хлынула на Даню. Шмотки теперь только выбрасывать, там дырища — во!.. Весь кабинет в дыму, вонь, ржачка… полный, короче, абзац…

Антон и Жека ухмыльнулись.

— Вы чего? — Саня удивился такой слабой реакции слушателей.

— Да так, — неопределенно ответил Антон, — наверное, химичка засекла Даньку, как он шарил у нее в лаборантской.