Божественные тайны сестричек Я-Я

Так что теперь мы четверо мирно сидим на боковом крыльце. Гаррисон, который работает на нас, только что повесил большой гамак, привезенный для меня отцом. Он свисает с голубого навеса крыльца, как раз под окнами отцовского кабинета.

— У вас такого нет! Это с Кубы, — хвастаюсь я, ложась в гамак лицом к улице.

— О’кей, — кивает Каро, — ты готова?

— Еще бы! — смеюсь я, и она ложится рядом.

— А теперь ты, Ниси.

Ниси начинает взбираться в гамак, придерживая юбку, чтобы мы не увидели ее трусиков.

— Ниси, кому нужно заглядывать тебе под подол? — хихикает Тинси.

— Не знаю, — вздыхает она, закатывая глаза.

И тут Тинси отворачивается от нас и бесстыдно задирает подол чуть не до талии, так что все мы видим ее нижнее белье. Трясет задницей в направлении улицы, и плевать ей на то, что кто-то может ее заметить.

— Трусы на крыльце! — поет она. — Трусы на крыльце!

И Ниси краснеет. Мы обожаем ее конфузить.

Она втискивается между мной и Каро, головой ко мне. Я чмокаю ее в щеку.

— Хорошо, Ниси, идеально уместилась, — хвалю я. — А теперь, Тинси, твоя очередь. Забирайся и располагайся где сумеешь.

Тинси карабкается в гамак и растягивается поверх нас всех, как на матрасе.

— Эй! Прочь с меня! — ору я.

— Ты сама сказала «где сумеешь», — смеется она.

Я отталкиваю ее и получаю такой же толчок в ответ. Как всегда. Если толкнуть Ниси, она только извинится. Иногда, после всех нас, она кажется истинным облегчением.

— Кончайте все это, — просит она.

— Тинси, — вмешивается Каро, — прижмись ко мне и перекинь ноги через край гамака.

Тинси так и делает, и мы некоторое время лежим тихо, как сардины в неводе. В отверстия сетки гамака виден пол крыльца, а через трещины в полу видны солнечные зайчики, лежащие на земле под крыльцом. Я дергаю за веревку, которую Гаррисон завязал так, что можно качаться не вставая.

— До чего здорово! — вздыхает Каро.

И вправду здорово, словно мы устроились все вместе в большой колыбели.

— Я тоже хочу такой гамак! — объявляет Тинси.

— В таком случае попроси папу поехать на Кубу и купить, — советую я.

— Обязательно. Сегодня же вечером. И кубинскую Пресвятую Деву тоже. И я ни за что не стану стирать краску с ее лица. Наоборот, приклею мамины накладные ресницы.

Всего десять утра, а жарко как в печи. Я ощущаю запах утреннего солнца, палящего траву и приносящего густые ароматы вроде лимонного. Откидываю голову и жадно нюхаю. Запахи для меня — все равно что человек-невидимка, о присутствии которого забывают большинство людей. Лучше уж потерять зрение, чем обоняние.

— Поскорее бы получить наши индейские имена, — говорит Тинси.

— Сегодня ночью, — кивает Каро, закрывая глаза и ложась поудобнее.

— Ох, — вступает Ниси, — надеюсь, в лесу не слишком темно.

— Конечно, там темно, — заверяет Тинси.

— Темно, как в черном бархате, — подтверждаю я.

Глаза Ниси становятся большими как блюдца. Каро незаметно вытягивает руки, хватает ее, как злобное чудовище из пустоты, и Ниси визжит.

Я различаю ароматы всех цветов матери, и с моего места в гамаке слышен каждый звук. Кто-то выбивает ковер по соседству, сотни птиц поют хором, жужжит муха, а по мостовой грохочет грузовик мистера Барнеджа. Я знаю на слух шум моторов всех машин и грузовиков в округе.

Благоухание жимолости смешивается с запахом гардений и имбиря, даже во рту становится сладко. Плеть розы «Монтана», которую мать подняла на навес крыльца, буквально брызжет цветами. Мать подбирает черенки, которые выбрасывают соседи, сажает в жестянки из-под кофе, и очень скоро они, усеянные бутонами, уже разрастаются на крыльце и дворе. Мать может вырастить любой цветок на свете и знает их названия. Весь двор заполнен камелиями, гордостью и радостью матери. А еще у нее все сорта роз, белые и фиолетовые барвинки и кумкват в горшке, который мать зимой вносит в дом, чтобы не замерз. Если что и любит мама, так это работать в саду. Из-за этого отец и бабушка Дилия смеются над ней. Называют батрачкой. Рабыней на плантации. Мама Ниси все время приглашает мать вступить в Садовый клуб, но та отказывается. Говорит, что ее клуб — это Общество алтаря. И большая часть ее цветов в результате оказывается на алтаре, в церкви Божественного Сострадания. Но не в нашем доме.

Весной и летом я живу на крыльце, окруженном цветами. В теплую погоду мама и Джинджер, горничная Дилии, раскладывают две кровати в глубине крыльца и завешивают их пологом от комаров. Мама приносит маленькую тумбочку и ночник, и мы все по очереди здесь спим. Когда мои подруги остаются на ночь, мама заставляет Пита и его приятелей вернуться в его спальню, а мы ночуем здесь. Это мои самые любимые ночи. Тогда я сплю крепко, без снов, и никогда никаких кошмаров! Ночевки на крыльце — лучшая в мире вещь! Засыпаешь под стрекот кузнечиков, просыпаешься под птичий щебет. В полусне он кажется шумом водопада. Если бы сам Хьюи Лонг приехал в гости, я бы постелила ему на крыльце. Здесь, в Торнтоне, у нас нет слуг с опахалами, но иногда мы пытаемся заставить Джинджер обмахивать нас веерами Дилии. Только она неизменно отвечает: «Идите подставьте головы под кран, это охлаждает».

Вечер. После ужина мы с Питом и матерью играем в карты на крыльце. У отца какие-то дела, и он опять не вернулся к ужину.

Мой брат Пит все время нас дразнит. Изобретает какие-то прозвища. Зовет Тинси Бренчалкой, а меня Вонючкой. Каро у Пита Сироп Каро, а Ниси — Пенка-коленка. Пит на два года старше нас, он большой и сильный, а с его велосипеда свисают лисьи хвосты.

После четырех партий канасты мать говорит, что пора спать. Мы все желаем друг другу спокойной ночи, надеваем ночные сорочки, и мама выходит убедиться, что полог от москитов как следует закрывает кровати, И даже выставляет маленький писсуар, чтобы нам не пришлось ходить туда-сюда.

Мы такие послушные и тихие, что мама вообразила, будто здесь одни святые.

— Все вы поблагодарили Пресвятую Госпожу за то, что помогла нам прожить день? — спрашивает она.

— Да, мэм, — отвечаем мы хором.

Мать стоит по другую сторону полога, уже перебирая четки.

— Тогда пожелайте своим ангелам-хранителям спокойной ночи.

— Спокойной ночи, ангелы, — говорим мы.

— Спокойной ночи, малышки, — кивает мать.

Мы молча лежим и смотрим, как она крестит серые планки крыльца, прежде чем вернуться в дом.

Стоит ей скрыться из виду, как Каро говорит:

— Мы не малышки. Мы — индейские девы-принцессы!

— Может, вместо того, чтобы благодарить Пресвятую Госпожу, всем вам следовало извиниться за то, что начисто вытерли ее лицо? — предполагает Тинси.

Остальные хихикают.

— Все вы отскребли ее губы и отскипидарили кожу, — продолжает Тинси. — Дурочки! Бьюсь об заклад, кубинцы никогда бы не продали статую твоему отцу, знай они, как вы ее изуродуете.

— Ш-ш-ш, — шепчу я. — А вдруг мама в гостиной и слышит нас? Если еще немного помолчим, она подумает, что мы заснули, и поднимется наверх.

Мы лежим тихо-тихо, зная, что заранее приготовленные узелки благополучно лежат под кроватями.

— И теперь мы идем в темный лес? — шепчет Ниси.

— Нет, придется ждать, пока все заснут, — бормочу я.

— Откуда ты узнаешь?

— Запросто. Дома спят, как люди. Это сразу чувствуется.

Немного погодя я выскальзываю из постели, чтобы проверить.

— Берег чист!

Мы вытаскиваем наши запасы, поднимаем подолы сорочек и по очереди втираем в кожу сырой лук, чтобы отпугнуть москитов. Хорошо еще, что лето выдалось сухим, иначе в ночном лесу из нас выпили бы всю кровь.

Сползаем с крыльца и выходим на задний двор.

— Осторожно, — предупреждает Каро.

Пересекаем переулок Мансена, проходим несколько сотен ярдов, дружно вздыхаем и скрываемся в лесу.

Мы догадались захватить фонарь Пита. С неба тускло светит полумесяц. Я тереблю листок бумаги в кармашке ночной сорочки. На листке записана вся история племени. Сегодня я Госпожа Легенд.