Шальные Кэрью

Она быстро вышла из дому, предоставив Бэлису следовать за ней и оглянувшись лишь тогда, когда была уже на дороге. Цыганки стояли в дверях и махали руками, причем на губах Зинки, старшей из них, играла странная, задумчивая улыбка.

Идя по дороге, направлявшейся вдоль Балки к западу, Эльза чувствовала, как ее сердце трепетало от разных ощущений. Но что ей за дело до поступков Кэрью? Прилив раздражения волновал ей кровь, и она не могла ни говорить, ни слушать Бэлиса. Вдруг он остановил лошадей и ударил концами поводьев по кожаной перчатке.

– Эльза, – сказал он, – почему, черт возьми, вы не велите мне вернуться туда, где мне место, и оставить вас в покое?

Щеки Эльзы вспыхнули.

– Потому что мне нет никакого дела до ваших поступков, Бэлис Кэрью! – отрезала она.

– Да, но мне-то есть дело, – быстро возразил он, – я знаю, о чем вы думаете, и если вы не хотите сказать это мне, я сам скажу вам. Это по поводу этой девчонки, Зинки.

Эльза хотела ответить, что и слушать не желает ничего про Зинку, но он продолжал прежде, чем она могла что-либо сказать:

– Дело в том, Эльза, что, по вашему убеждению, я принадлежу к довольно дурной компании.

Она чувствовала, что он в упор смотрит на нее.

– Если бы я знал, что она сегодня там, я не пошел бы туда с вами, – продолжал он. – Мне кажется, я достаточный трус, чтобы избегать неприятностей, когда это возможно. Но я пошел, и она была там, и я не намерен увиливать.

Гнев Эльзы внезапно вспыхнул еще больше, и она ответила:

– Я не желаю знать об этом больше, чем я знаю. Вы не обязаны отвечать мне за ваши…

– Да я и не собираюсь держать перед вами ответ, по крайней мере сейчас, – прервал он ее. – Все, что вы слышали, все это правда, и даже еще больше, пожалуй. Но что ж из этого? Девочка здоровая… она чистенькая… и премиленькая. Ни один мужчина не станет требовать большего от девицы такого сорта.

Она растерялась перед его бессердечной аргументацией и, сурово выпрямившись, шла вперед. Наконец, среди хаоса своих мыслей, она нашла подходящие слова.

– Вы говорите, как истинный Кэрью! – с горечью выкрикнула она, и в этот миг ее охватило странное желание ударить его улыбающееся лицо.

Но ярость обессилила ее. Она быстро повернула и пошла по дороге, почти не сознавая, что Бэлис, ускорив шаги, шел вслед за ней. Когда возле нее снова раздался его голос, это был голос какого-то совершенно чуждого ей человека, звучавший словно издалека и смутно проникавший в ее сознание:

– Да, я Кэрью! Вы считаете их дурными людьми. Не будем сейчас спорить об этом. Я приехал не для того, чтобы говорить о Кэрью. Больше того, я наврал вам, когда сказал, что выехал для того, чтобы приучить Флету к седлу. Нет, я явился затем, чтобы сказать вам, что я снова уезжаю, что я даже не возвращался бы сюда, если бы не было здесь вас. Я не хочу воевать с вами, – а ведь мы только и делали, что воевали, – но я предпочел бы воевать с вами, чем любить какую-нибудь другую женщину. Я сам не знал об этом, пока не расстался с вами, пока в моей памяти не стерлось все, кроме вот этой голубой жилки на вашей щеке… Все это должно дико звучать для вас. Но это правда. Чтобы сказать вам это, я и выехал сегодня из дому. Я выбрал худое время, но я должен был высказаться, а у меня не оставалось другого времени.

Изумление и растерянность охватили Эльзу. Бэлис Кэрью был скромен до самоунижения. Смирение было и в его голосе, и в темном задумчивом взгляде, который он обращал на нее и который она чувствовала на себе, хотя и не смела поднять глаза из боязни разразиться истерическими слезами.

– Я даже не прошу сказать что-либо в ответ на мои слова, – продолжал он, – я завтра уезжаю, чтобы подготовиться за лето к одной специальной работе моего учебного курса. Я уезжаю, чтобы подтянуться в занятиях. Но я вернусь домой осенью и на Рождество навещу вас.

Еще раз перед Эльзой встало покорное, прекрасное своей животной красотой лицо Зинки, запечатлевшееся в ее памяти словно какая-нибудь редкая гравюра. С краской гнева Эльза быстро обернулась к Бэлису. Бэлис собирался осенью домой, а на Рождество… к ней! Какой набитой дурой она была, делая себя смешной в его глазах! Она сдержала в себе готовые вырваться слова, потом выпрямилась, успокоилась и медленно пошла вперед. Рядом с ней шел Бэлис, молча, с глазами, впущенными на дорогу.

Когда она подошли к воротам Бауэрсов, Эльза уже вполне овладела собой. Ее гнев был немножко безрассуден и слишком обнажал ее перед ним. Она взглянула на Бэлиса и даже смело улыбнулась ему.

– До свидания, – сказала она ему легким тоном, – а мне нравится воевать с вами, Бэлис Кэрью!

Он ничего не ответил. Взяв за повод Флету, он притянул лошадь к себе, похлопывая ее по лоснящемуся боку. Потом взглянул на Эльзу и улыбнулся ей, но без всякого вызова. Никогда еще Эльза не видела в его взгляде такой робости!

– Можете вы мне сделать маленькое одолжение, Эльза? – медленно произнес он. – Мне хотелось бы, чтобы вы взяли к себе Флету и катались на ней летом, пока меня здесь не будет. Вы не можете представить себе, как мне этого хочется!

Эльза покраснела и прикусила губу.

Делла Мэгнюсон пела в школе такую норвежскую песенку:

Эльза старалась улыбнуться. Ее сердце билось невыносимо. Она схватилась рукой за горло, в котором почувствовала внезапную боль. Потом, не в силах произнести ни слова, она покачала головой, резко повернулась и убежала по дорожке к дому.

ГЛАВА IX

Год выдался урожайный. Около изгородей и вдоль речки в изобилии зрели дикие плоды. Сочная зелень нив сменилась пышным золотом, тяжело колыхавшимся по ветру и, наконец, упавшим под руками жнецов. Крики диких уток наполняли по вечерам Балку, и заросли темной осоки крепко выстроились против натиска следующей зимы. В конце октября умерла жена Нэта Брэзелла, и мать Эльзы вместе с Фанни Ипсмиллер и женой доктора Олсона отправились в ее дом, чтобы, по выражению Фанни, «обрядить честную душу». Под тоскливым дождем процессия, состоявшая лишь из нескольких тележек, тихо выехала из Эльдерской балки и направилась к кладбищу на восток от Сендауэра. Когда последняя повозка исчезла за холмом, обозначавшим северную границу Балки, показалось солнце и приветливо осветило всю местность. С этого дня при появлении Нэта Брэзелла мужчины избегали его, а женщины толковали о Нем со страхом, но без всякого снисхождения.

Дни переходили в сумерки, тихо, безразлично и бесстрастно, представляясь Эльзе длинной ползущей водной струей или же полосой тумана. Письма от Джо Трэси производили на нее какое-то теплое, расслабляющее впечатление. Она боялась его возвращения, но вместе с тем среди своего скучного одиночества все-таки мечтала о нем, о его присутствии рядом с ней, о его безмятежной веселости. А в следующий миг все ее существо восставало против его возвращения, против подчинения его обаянию, против отказа от затаенных тонких предчувствий и надежд своего одиночества. Ее охватывал старый страх забвения, забвения обыденщины, забвения Эльдерской балки – всех эльдерских балок в мире!

За несколько дней перед Днем Благодарения Эльза получила письмо от Бэлиса Кэрью, первое в жизни письмо от него. Он не мог вернуться домой, как рассчитывал. К нему в город приедет навестить его тетя Хилдред. Все же он приехал бы на Рождество, но только в том случае, если она, Эльза, напишет ему о своем желании видеть его. Бэлис Кэрью дошел до того, что просил ее разрешения, чтобы показаться на ее горизонте. И это – один из самоуверенных Кэрью, протягивавших руку и бравших все, что им нравилось! Она не написала ответа, не могла написать. В этом она видела что-то унизительное для себя. Точно так же и от Бэлиса она не получила письма к Рождеству, но он прислал ей книгу стихов, в которой отметил маленькое стихотворение Джемса Стивенса: