О чем знаешь сердцем (ЛП)

Я делаю глубокий вдох и расправляю плечи.

– Спасибо за предупреждение.

Папа смеется.

– Иди, поздоровайся с ней. Она будет рада тебя увидеть. – Я тянусь к дверной ручке, а он делает озорное лицо. – Только молчок насчет сережки в носу… и насчет волос – тоже.

– Что-о?

– Увидишь.

– Боже, Райан! Твои волосы…

Моя сестра прекращает нарезать зелень и поднимает руку с ножом вверх.

– Ни слова, – обрывает меня она.

Я стою, разинув рот: ее волосы, которые раньше ниспадали до середины спины, превратились в короткий асимметричный боб с выстриженным затылком и длинной прядью, свисающей с одной стороны до самого подбородка. Ничего не скажешь, смотрится радикально. Особенно в сочетании с крошечным сверкающим гвоздиком в правой ноздре.

Она пытается сохранить на лице серьезность, но в конце концов не выдерживает и расплывается в широченной сияющей улыбке, той самой, что может заставить кого угодно сделать для нее все.

– Да шучу я, шучу! – Отложив нож, она потирает затылок, словно еще не привыкла к своей новой прическе. – Тебе нравится?

– Нравится, – бормочу я, безуспешно пытаясь соответствовать ее энтузиазму. Стою и пялюсь на нее, и ничего не могу с собой поделать. – Просто… непривычно немного, – говорю, – но тебе очень идет.

Я не обманываю. Ей правда идет. Прическа открывает изящный изгиб ее шеи, а крошечная сережка в ее хорошеньком носике смотрится просто идеально. Она выглядит красивой и одновременно крутой – на то, похоже, и был расчет.

– Спасибо. – Тонкие руки Райан крепко обнимают меня. Она пахнет свежим базиликом, который только что резала, и своими любимыми фруктовыми духами, которыми я пользовалась тайком от нее, сколько себя помню. И я рада знакомому аромату. Хоть что-то в ней осталось неизменным. – Знаю, банальный поступок, но мне нравится. Пришло время перемен.

– Значит, вы с Итаном… Мне так жаль…

– Не стоит, – отвечает она, выпуская меня из своих теплых объятий. – Мне надоело быть его чокнутой сказочной музой, и я не собираюсь таскаться за ним по всей Европе и следить за тем, чтобы ему было хорошо.

– Кем-кем тебе надоело быть? – переспрашиваю я, с трудом представляя, чтобы она за кем-то «таскалась» или вела себя иначе, чем ей хочется самой.

– Его чокнутой сказочной музой, – повторяет она, расправляя свои худенькие плечи. – Это стопроцентно сексистский троп. Мы проходили его в прошлом семестре, и я прямо-таки прозрела: так вот кем я была все это время для Итана. Да и для всех своих бывших парней, очевидно, тоже. – Она возвращается к стойке и вновь начинает крошить базилик. Яростно.

– А что это значит-то? – Я не вполне понимаю, что такое троп, но он, похоже, ее бесит.

Она вздыхает, словно я начинаю испытывать ее терпение или мне не мешало бы подучиться.

– Ну знаешь, это такой типаж взбалмошной, симпатичной девчонки, которая обрушивается на ранимого парня-задрота и учит его наслаждаться жизнью.

Судя по ее тону, она считает это чем-то плохим, поэтому я решаю не сообщать ей, что, как ни парадоксально, но сейчас, мстительно кроша базилик, она выглядит и чуть-чуть чокнутой, и чуть-чуть сказочно – со своей новой прической, сережкой в носу, тяжелыми ботинками и обрезанными шортиками.

– Вот таким типажом я и была для него, – продолжает Райан, помахивая ножом, – а теперь перестала. – Она кладет разделочную доску на край большой миски и лезвием ножа смахивает в томатный салат измельченный в пыль базилик. – Оно и к лучшему.

Я дотягиваюсь до миски и, рискуя остаться без пальца, выуживаю оттуда помидорку-черри.

– Но как же твое путешествие? Получается, ты потеряла все свои деньги?

– Ну, билет на самолет точно пропал. Отстойно, конечно, но остальное мы планировали потратить на месте на хостелы и всякие дешевые места, так что большую часть я сохранила. – Она делает паузу. – Лучше съезжу куда-нибудь одна. Например, в Марокко. Буду плавать в бирюзово-синей воде, переезжать из города в город на автобусе вместе с местными, покупать на базарах дешевые украшения, пить всякие странные иностранные напитки и целоваться с красавчиками, которые почти не говорят по-английски, но хотят угодить в первую очередь мне, а не себе. – Она крутит над миской мельницу с перцем. – А может, как мне всегда хотелось, запишусь в ту художественную школу в Италии.

– Не желаешь прихватить с собой одну пожилую леди? В любое из этих мест, – доносится из дверей кухни голос бабушки, и я, в основном из-за Райан, задаюсь вопросом, давно ли она там стоит.

– Бабуля! – визжит моя сестра и, бросившись к бабушке, сжимает ее в таких же крепких объятьях, как пару минут назад меня.

Наблюдая за ними, я вижу то, что говорят о них люди. Они – две горошины в стручке, только с разницей в шестьдесят лет. Наверное, эти гены передаются через одного, потому что ни у меня, ни у моей мамы нет той естественной уверенности, с которой держатся они обе.

Бабушка отступает назад и с расстояния вытянутой руки оценивает перевоплощение Райан.

– Бабуля, что скажешь? Только честно. – Выпятив грудь, Райан с удовольствием и даже с некоторой гордостью выставляет себя на ее суд.

Бабушка еще раз оглядывает ее.

– Дерзко. Мне нравится. Все, кроме этой штучки у тебя в носу. Так и хочется выдать тебе носовой платок.

Скажи такое моей сестре кто-то другой, она бы ему показала. Но поскольку это бабушка, Райан взрывается громким, заразительным смехом, а бабушка, обойдя кухонную стойку, подходит ко мне и кладет на мою щеку свою легкую, загрубевшую от работы в саду ладонь.

– Ну а ты как, моя дорогая? Вижу, ты тоже преобразилась.

Я опускаю взгляд на свои сандалии и тоже с некоторой гордостью признаюсь:

– Я была на пляже.

– Ездила на охоту? – спрашивает она.

Качаю головой.

– Как бы там ни было, оно тебе к лицу. – Пальцем она рисует напротив меня спираль и в конце указывает на мои ноги в песчинках. – Все вместе. Солнце, песок, море.

– Спасибо, – говорю, слегка нервничая. В отличие от Райан мне не нравится столь пристальное внимание. Наверное потому что после смерти Трента все только так на меня и смотрят. А еще мне кажется, что бабушка сейчас видит меня насквозь, прямо через загар. – Я плавала на каяке, – прибавляю. – Брала урок.

Что я несу?

– Правда?

Приподняв бровь, Райан вручает мне кукурузный початок, и я, жалея о нечаянно вырвавшемся признании, начинаю счищать с него листья.

– Милая, это замечательно. – Со мной бабушка разговаривает куда более деликатным тоном, чем с Райан – словно мне требуется особое обращение. Она легонько похлопывает меня по щеке. – Если тебе понравилось, стоит продолжить. Как я всегда говорила и говорю, живи в солнечном свете, плавай в море и пей необузданный воздух.

– Не ты, бабуля, а Эмерсон. Это цитата с открытки, которую я присылала тебе на день рождения, – говорит Райан, сбрызгивая салат оливковым маслом. Только ей сходит с рук поправлять бабушку.

– Выходит, мы с твоим Эмерсоном оба великие умы. – Она открывает холодильник и, достав бутылку белого вина, оборачивается ко мне. – Я очень счастлива за тебя, куколка. Думаю, твою вылазку стоит отпраздновать. – Бабушка ставит бутылку под открывашку, а когда та со щелчком откупоривается, достает из шкафчика бокал и наливает в него куда больше положенного.

Райан смеется.

– Что? Все равно через пять минут наливать снова. – Бабушка подмигивает нам. – Я старая. И заслужила право сидеть со своими красотками-внучками и наслаждаться бокалом вина.

Райан не нужно приглашать дважды. Достав еще два бокала, она выливает в свой все оставшееся в бутылке вино. Я одариваю ее выразительным взглядом, а бабушка, заметив, смеется.

– Что? – удивляется Райан. – В Европе я бы сейчас занималась ровно тем же.

Они с бабушкой чокаются, а я наливаю себе минералки.

– За новое начало, – произносит моя сестра и приподнимает бокал в мою сторону, ясно давая понять, что говорит не только о себе.