Танец страсти

— Возможно, некоторые девушки не так глупы, как о них думают, — вставила я. — Если одна может править страной, то и другим есть что сказать насчет их собственной жизни.

— Своевольство и упрямство в молодой девушке отвратительны, — заявила мама и повернулась к лейтенанту: — Не стоит говорить о политике при дамах.

Когда вошла горничная, мама попросила ее унести злополучную газету.

— Жаль, что я не в состоянии занять свой ум лишь сплетнями да вышиванием, — заметила я раздраженно и ушла.

Нагнав горничную, я забрала у нее газету и несколько часов провела в своей комнате, читая все подряд, от первой страницы до последней. Я изучала скучнейшие подробности, вчитывалась в тяжеловесный стиль сообщений, прочла даже все объявления и спортивные страницы.

Сундук в маминой спальне пополнялся. Я продолжала носить два своих простеньких платья, а прибывающие новые наряды становились все элегантнее день ото дня. Когда нам доставляли очередной заказ, мама звала меня, и я торчала в дверях, наблюдая. Когда ее не было, я заходила в спальню и заглядывала в сундук, после чего решительно опускала крышку и выходила вон. Неужто она всерьез полагает, что может тряпками купить мое согласие на брак с судьей? Лишь однажды, при виде туфелек из синей парчи с вышивкой, моя решимость поколебалась. Я представила, как хожу по красивой гостиной в таких вот туфельках, как приглашаю гостей в свой собственный бальный зал. Содержимое сундука обещало утонченную, изысканную жизнь, уверяло, что в той жизни меня будут холить и лелеять. А какой еще у меня был выбор? Вспомнилось, как худенькая девчушка, что продавала фиалки возле бювета, уходила с господином в сюртуке. Когда я указала на них, София воскликнула:

— Не верится мне, что этот господин интересуется фиалочками!

Незадолго до окончания школы состоялся мой первый бал. На мне было вечернее платье из кремового шелка; на маме — бледно-розовое. Над головой висели люстры, огромные, как сияющие города. Стены были голубые, как море. Свет исходил от несметного числа свеч, отражался в дамских украшениях, сверкал в нашитых на платья алмазах. В зеркалах я видела свое собственное восхитительное отражение. Плечи утопали в оборках, юбки пенились кремовыми волнами вокруг тонюсенькой талии. Глаз не отвести; лебедь, да и только. Лейтенант прокладывал дорогу в толпе, а мы с мамой кивали и кланялись. Я сначала дивилась на внутреннее убранство зала, потом — на роскошные наряды. Великолепие вокруг настолько меня ослепило, что я едва замечала мужчин, которые вписывали свои имена в мою карту танцев. Взгляд мой метался по сторонам, точно счастливая бабочка в летний зной. Потолок был украшен богатой лепниной в виде цветочных гирлянд и лавровых ветвей, камины — пальмовыми листьями и розетками. Одна дама несла на голове сложное сооружение из светло-голубых страусиных перьев, а некий господин обнажал в улыбке две металлические пластины вместо зубов. Еще я видела румяную девушку в пышной юбке, которая больше всего походила на аппетитную меренгу, и молодого человека, у которого был высоченный крахмальный воротник, натиравший хозяину щеки.

К тому времени, когда мы сели, танцы в моей карте почти все были расписаны. Взглянув на имена, я узнала лишь самое первое.

Лейтенант Джеймс поклонился, и мы пошли танцевать.

— Вы — само очарование, — сказал он.

— Почти так же красива, как мама? — не удержавшись, подколола я.

Делая первые па, мы оба глянули на маму, которую вел кавалер за три пары от нас. Несомненно, она была очень хороша собой. Такая нежная, аккуратная — словно чудесная, искусно сделанная куколка. Я выпрямилась. Пусть мама прехорошенькая, однако на моей стороне юность. Когда одна звезда начинает закатываться, другая восходит. У меня зрелые женские формы, а у нее все еще хрупкая девичья фигурка.

Танцуя, я подмечала восхищенные взгляды мужчин. Интересно, а что понадобилось бы, чтобы разорвать связь между мамой и ее кавалером, чтобы он все свое внимание обратил на меня? Когда танец закончился, лейтенант положил ладонь мне на талию, и это прикосновение отозвалось трепетом во всем моем теле.

Когда прибыло предназначенное мне в приданое белье, мама предложила показать, как следует носить эти бесподобные вещицы. В спальне она сперва жадно рылась в свертках, разворачивая тонкую бумагу, затем впадала в экстаз перед зеркалом, приложив к себе очередной великолепный клочок кружев: ночную сорочку из перкаля, утреннее платье из белого пике с капюшоном, прозрачный пеньюар. Глаза у нее туманились от удовольствия, как у женщины, которая думает о возлюбленном.

— Давай я тебе покажу, — сказала она.

Я стиснула зубы.

— Спасибо, мама, но у нас с тобой совершенно разный размер.

Она развернулась и швырнула мне пеньюар.

— Ты не соображаешь, как тебе повезло! Когда я впервые выходила замуж, мне пришлось обойтись платьем, взятым взаймы. Единственное, что у меня было нового, — это вышитая тамбуром шляпка и кусок самого простого кружева.

Время шло. Нам доставили билеты в Индию. В дни, когда мама отпускала его от себя, лейтенант Джеймс провожал меня в школу. Софию недавно забрали из школы, и мне ужасно ее не хватало. Как-то раз я пришла, и мне вручили письмо и отрез небесно-голубого тюля (теперь уже порядком выцветшего). София писала, что она живет в Челтенхеме у тетки, которая надеется удачно выдать ее замуж. «Принимай будущее как оно есть и пользуйся им!» — советовала моя милая подруга.

Возможно, именно то, что мы с лейтенантом шли пешком, толкнуло меня на откровенность. Вспомнились бесконечные прогулки по палубе корабля, когда отец уверенно сжимал мою крошечную ручонку и мне было с ним хорошо и спокойно.

— Зовите меня Томасом, — уже не раз предлагал лейтенант.

А я не могла — он был настолько меня старше! В ответ я уверяла, что он мне как отец и всегда останется для меня лейтенантом Джеймсом.

Сейчас, когда день отъезда неотвратимо близился, я не могла думать ни о чем другом.

— Неужели я — рабыня собственной матери? — взмолилась я, не сдержавшись. — Неужто мне в самом деле необходимо ехать?

— Но вам же все равно когда-нибудь придется выйти замуж, — ответил лейтенант.

— Мне всего семнадцать; вот вы — вы отдали бы меня какому-то старику?

— Человек постарше может быть добрее.

— Чтобы меня лапал противный дед? Большего я не заслуживаю?

— Ваша мать желает вам только добра, вы сами это хорошо понимаете.

— Мама послушала бы вас.

— Не уверен.

— Хотите, чтобы я умоляла вас на коленях?

— Ну, детка, не надо драматизировать.

— Не смейте называть меня деткой! — в ярости обернулась я к нему.

И тут дыхание у меня перехватило — сдавило грудь, горло, рот. Я сердито глядела на лейтенанта, а он отвечал странным озадаченным взглядом. Мгновение мы оба молчали. Я чувствовала на лице его дыхание. Наконец он откашлялся. А я заметила, что его каштановые волосы густые и блестящие, а глаза — нежно-голубого цвета.

Однажды вечером, когда мама куда-то ушла с лейтенантом, я выудила из сундука пеньюар, разделась и примерила отделанную кружевом вещицу, которой так восхищалась моя мать. Пеньюар был полупрозрачный, сквозь него легко угадывались очертания тела. Кружевные вставки на груди и бедрах были еще прозрачнее, на фоне смуглой кожи хорошо был виден тонкий узор. В пеньюаре я ощутила себя более голой, чем совсем без одежды.

Присев на край маминой постели, я попыталась представить, будто сейчас — моя брачная ночь. Просвечивающая ткань щекотала кожу. Между бедер появилось какое-то тревожное ощущение. Я вообразила, что я жду. Но — кого? И что будет дальше?

Разглядывая сложный кружевной узор, я вспомнила ту кружевницу с распухшими больными пальцами. В темном углу убогой комнатенки несчастная калека за жалкие гроши плела и плела бесконечное прозрачное кружево. Я почувствовала себя так, словно попалась в смертельную шелковую паутину, в плен собственного приданого. Передернувшись, я скинула пеньюар и поспешно натянула свое целомудренное девчоночье платьице.