Гринвичский меридиан

— А все равно как-то неловко… Как будто всю Россию опозорили.

Я с упреком сказала:

— Ты ни с чего завелся, пап. Подумаешь, какой-то мужик признался в любви! Это же хорошо, что наша мама еще такие чувства вызывает.

— Еще! — хохотнул он. — Да она и в семьдесят лет будет кружить головы.

— Хотелось бы верить.

— Ах, вот как! А мне что прикажешь делать?

Осознавая степень собственного нахальства, я посоветовала:

— Ухаживать за ней получше. Особенно, когда всякие европейцы рядом крутятся. Они народ обходительный.

— Она меня любит, — вдруг спокойно сказал отец.

— Чего ж ты тогда?

— А ей было приятно.

Он довольно улыбнулся и потрепал меня по щеке. Потом вдруг спросил, как старая подружка:

— Твой-то тебя ревнует?

Я расхохоталась ему прямо в лицо. Но отец не обиделся. Смотрел на меня и улыбался, счастливый и помолодевший. И все еще без штанов.

— Пап, ему не к кому меня ревновать. Я кроме него никого не вижу.

— А я это заметил, — согласился он. — Еще в больнице. Мне даже как-то обидно стало. Он ведь старше меня!

— Это ты на год старше, — возмутилась я его забывчивости. — Я ведь говорила!

Он миролюбиво щелкнул меня по носу:

— Ну ладно, ладно… Дай я хоть брюки надену… Ты пойди, проверь, чем они там занимаются.

Это было глупо, и мама наверняка рассмеялась про себя, когда я появилась на кухне. Зато Пол так откровенно обрадовался, что я мысленно поблагодарила отца. Похоже, он резал хлеб впервые в жизни — такие уродливые куски у него получались. Я забрала нож и усадила его на табурет, потому что нога у него, наверное, уже отваливалась. Но стоило маме унести салаты, как Пол тут же притянул меня на колено и забормотал, целуя в шею:

— Я скучал. Я так скучал!

— Пол, мы расстались на пять минут!

Он пожаловался, дыша в ухо:

— Я чуть не умер. Пять минут — это очень долго. Завтра ты пойдешь со мной в школу? Я не смогу один.

— Пол, ты сумасшедший! У меня же собаки, дети.

— Скажи им: нет. Ты умеешь. Скажи, пожалуйста. Тебе нужны деньги? У меня есть. Бери сколько надо.

Вспомнив о Рэе, я угрюмо сказала:

— Ничего мне не надо…

Пол несколько раз быстро поцеловал меня:

— А это?

— Ты — искуситель.

— Да, — он горделиво засмеялся.

— Ты сам говорил, что здесь нельзя целоваться. Со вздохом отпустив меня, он удрученно сказал:

— Когда ты будешь, как твоя мама, тоже полюбишь молодого. И он подарит тебе сердце.

— Ох, Пол, что говорить об этом! Еще двадцать лет впереди.

— Двадцать лет, — повторил Пол и сразу как-то постарел от этих слов.

Я шагнула к нему и прижала к животу его смешную голову. И так мне хотелось поклясться ему, что нет в мире силы, способной оторвать нас друг от друга… Но это был запрещенный прием. Никто не знает своего будущего. Я не могла сказать ему ложь, даже если она зовется святой.

Вернулась мама, предупредительно закашлявшись на пороге кухни. Но и после этого она старательно не смотрела на нас первые минуты и обращалась к плите, кухонному столику и окну. Голос у нее так и вибрировал от возбуждения. Может, они с папой вели себя в комнате не лучше нас? Я впервые чувствовала себя с родителями на равных, будто из-за Пола приблизилась к ним по возрасту. Это было немного странное, но, в общем, приятное состояние.

— Риту ждать не будем, — объявила мама холодильнику. — Она только на деловые обеды не опаздывает.

Пол спросил меня глазами, о ком идет речь. И тут же к нам вошла, точно материализовалась, сама Рита — младшая сестра моего отца.

"Помянешь дьявола, он и появится", — мелькнула у меня непрошеная мысль.

В семье считалось, что мои способности — от нее. Рита была художницей. Но не того психопатического склада, как большинство художников, и я в том числе, а представителем новой формации. Она успешнее всех в нашей семье вписалась в постперестроечную действительность. Несколько лет назад она буквально за пару месяцев овладела английским и вернула неслыханную доселе в наших краях деятельность по развитию международных контактов. В то же время она перестала писать сама и занималась только организацией выставок за рубежом, подписанием контрактов и прочей "ерундой", как я называла это про себя. Несколько раз Рита и меня пыталась вовлечь в свою работу, но я набралась духа и заявила, что для меня такое предложение оскорбительно. Я не собираюсь заниматься коммерциализацией искусства, потому что она равносильна его смерти. Рита едко усмехнулась и отступила.

Сейчас ей не было и сорока, а выглядела она еще моложе. Мама, вздыхая, приговаривала: "Вот что делают с женщиной деньги…" Мужа Рита называла — "мое прикрытие", и утверждала, что деловая замужняя женщина — это как боеспособная армия, обеспеченная крепким тылом. Меня эти слова коробили, тем более, что Андрей всегда был мне симпатичен. Он казался таким же неприкаянным, как и я, и так же не мог найти себя в жизни. Только вот он был на восемнадцать лет старше, и надежды у него оставалось совсем немного.

Отец пригласил сестру на случай, если у Пола возникнут трудности в общении. Однако он недооценил способности Пола слушать с заинтересованным видом, даже когда не понимаешь ни слова. Объяснялся же он простыми фразами и мог легко обойтись без посторонней помощи.

Все это пришло мне в голову, когда вошла Рита, и я не без тревоги проследила взгляд Пола. Это для меня она была тетушкой не первой молодости, а для него — очень даже… Но Пол повел себя безупречно. С улыбкой пожав протянутую руку, он вежливо поздоровался, сказал еще несколько ничего незначащих слов и обернулся ко мне. Очевидно, Рита оказалась не в его вкусе: черты у нее были крупные, тяжеловатые, несколько мужские, а выражение лица — решительное, будто она каждую минуту шла на приступ. А может, Пол и в самом деле любил меня так, как говорил.

— Наконец-то вам будет с кем пообщаться! — радостно воскликнула мама, точно до этого Пол не проронил ни слова.

Он вопросительно поглядел на меня. Пришлось пояснить, хотя это не доставило мне удовольствия:

— Моя тетя в совершенстве владеет английским.

— Ну уж! — энергично отмахнулась Рита. — Не в совершенстве, конечно… Вы из какой части Англии? А, из Лондона. И родились там? А где учились?

Было заметно, что Пол несколько ошеломлен ее манерой забрасывать собеседника вопросами. Мыто к этому давно привыкли. Чтобы облегчить его задачу, а может, чтобы просто покрасоваться, Рита перешла на английский, и я заметила скользнувшую по губам Пола ироническую усмешку. Очевидно, с произношением у нее было не все в порядке. Но Пол что-то отвечал, все больше оживляясь, и у меня стало нехорошо на душе — я-то не могла увлечь его разговором.

Словно почувствовав это, мама хлопнула в ладоши и резко закричала:

— За стол! За стол!

Мне показалось, что она позаимствовала эту манеру из какого-то фильма, вот только названия я не помнила. Нас с Полом посадили напротив, и я внезапно поняла, почему в кино влюбленные так и норовят коснуться друг друга под столом. Мне так мучительно хотелось вытянуть ноги, что у меня даже мышцы заболели и заныла поясница. Этого нельзя было делать, иначе мы опять начали бы задыхаться прямо на глазах у всех. Я, не отрываясь, смотрела на Пола, а он то и дело поглядывал на меня, словно спрашивал: "Ну? Что ж ты? Не можешь дотянуться?" И в то же время пытался как-то общаться с моими родителями, которые за столом держались с подчеркнутой церемонностью, будто задались целью переплюнуть всю английскую аристократию.

Когда пришло время подавать второе, мама вызвала меня на кухню и, притворив дверь, возмущенно зашептала:

— Слушай, что он с тобой сделал? Ты так пожираешь его глазами, что мне даже страшно становится! Неужели он такой…

Она продолжила фразу жестом. Было заметно, что маме просто не терпится все выведать, все-таки Пол был ее возраста, даже чуть старше.

— Такой, — подтвердила я, не решившись посвятить ее в подробности.