Отвращение

а них хоть корону надень, дурь пуще вылезет».

Так вот, на вечере директор сказал ей по-тихому, как бы даже смущаясь, что видимость ненужности образования ложная. Что ум и профессия окажут себя в любой системе, даже будь она трижды-растрижды рыночной или какой еще. Что именно ей прямой путь (медаль же!) в университет. Там все-таки какая-никакая стипендия, какое-никакое общежитие. Пристроишься.

– Тебе какая специальность нравится? Ты ведь ровно шла по всем предметам?

Дита дергала концы глупого банта и не знала, что сказать. Ляпнула:

– Хочу быть политиком, чтоб налаживать жизнь.

– О! – сказал директор. – Странно. Ты ведь не была общественницей. С этой стороны тебя видно не было.

Хотелось ему сказать, как ставили ее в задние ряды, чтоб не портила пейзаж, но смолчала. И правильно сделала: директор тут же предложил ей написать рекомендацию на историко-филологический факультет, который для ума очень даже годится.

– Валюшка моя будет с тобой рядом, на иностранном. Будете помогать друг дружке.

Это она Валюшке?! Это Валюшка ей?! Смеху полные штаны. Да директорская дочь боялась прикоснуться к Дите, обходила ее, как грязную, но получилось все, как сказал директор. Он привозил дочери посылки с едой и велел звать Диту. Уезжал, и половина, если не больше, ей и доставалась. Что, Валюшка будет жрать сало с огурцами и возиться с закрученными банками! Два года Дита была хорошо подкормлена, но тут Валюшка вышла замуж за летчика из военного училища и куда-то уехала по его распределению. Но к этому времени недотыкомка-мать нашла где-то за Уралом свою сколько-тоюродную сестру. Написала, как сумела жалобно, «в ноги бросилась», и та стала иногда присылать посылки, опять же с банками (образ советского продукта), которые долго хранились в холоде севера на случай третьей мировой, а когда империя зла приказала долго жить, банки стали выдавать ветеранам войны и людям на вредных работах. В общем-то, видимо, для того, чтобы те или скорей померли, или доказали высокое качество заготовленных стратегических запасов. И люди ели и жили. И студенты на Волге тоже их ели, и ни одного случая не то что отравления – поноса не было.

Время было суетное: то те, то другие выходили со стягами и орали открытым горлом, выпуская не душевный, а самый что ни есть настоящий пар в зимние времена и липкую слюну летом. Дита же инстинктивно, как обложенный зверь, искала свободной тропы, искала тех, кто победит, кто сильнее. И очень скоро поняла: таких нет.

Мир вокруг нее состоял из разрозненных кучкований слабых растерянных людей, одни, раскрасневшиеся от холода, тыкали других древками красных флагов, другие же синели от холода и махали знаменами, соответственно синего цвета. Всем было плохо. И было странное ощущение: это ее мать рассыпалась на множество себя самой и теперь стонет и вопиет о зря прожитой жизни. Живыми и сильными в этом мире были только импортные машины, они ездили, как хотели, они толкали в припущенные задницы согбенных в коленях людей хромом своих морд и смеялись