Последняя тысяча журавлей (СИ)

– Замерз? Снимай куртку, поставим чайник.

– Ну ты смешной – замерз и куртку снимать, – Энди действительно улыбается, стягивает ветровку с плеч, и Ричард забирает ее, вешает на крючок. И неожиданно чувствует в углублении рукава нечто плотное, шуршащее и неуловимо-знакомое. Пока Энди не смотрит, Медисон запускает руку в складки ткани и достает слегка примятого журавля.

Сердце начинает стучать, как дробь ливневых капель об окно, заходиться в безудержном восторге – на крыле черной ручкой написан номер «989».

«Их осталось всего одиннадцать! – недоверчиво думает Ричард, украдкой перепрятывая этого журавля. – Совсем чуть-чуть!»

– Слушай, Ричи, я думал обо всем, что между нами произошло, – говорит Энди уже с кухни. – Хотел попросить у тебя прощения. Я сам, понимаешь, из не самой благополучной семьи… Ну, вообще не из благополучной. Привык жить, как получается. А ты выглядел точно таким же, как и все, вот я и повел себя с тобой, как со всеми. Я не думал, что ты окажешься…

– Каким? – Ричард безразлично пожимает плечами и заваривает чай. Ему скучно слушать Энди, он всей душой рвется на улицу, куда-нибудь, где дожидаются одиннадцать бумажных журавлей. Тянущее чувство беспокойства и нетерпение сплетает нервы в тугой клубок, Ричард даже стоять на месте спокойно не может – все равно что ребенок, ждущий первой в жизни поездки на настоящей лошади. Еще немножко терпения, капельку усилий, и он будет в седле, взирать на мир с огромной высоты, гладить лоснящуюся конскую шерсть, сжимать руками поводья…

Только теперь это будет еще лучше, чем тогда, в детстве. В десяток раз лучше!

– Разве я не сказал тебе, что это бесполезный разговор? – Медисон наливает Энди полную чашку черного чая, вверх поднимаются белые клубы, ошпаривающие воздух над собой. – Ты совсем меня не слушал. К тому же мне не интересно, с каким количеством «таких, как все» ты переспал. И вообще я сейчас занят… – Рич оборачивается, смотрит на темный циферблат: там четыре часа утра. Интересно, справится ли он за день?..

– Ричард…

– Ладно, не реви, – он улыбается, слегка касается пальцами плеча Энди, подавшегося при этом вперед. – Пей пока, а я оденусь.

Мысли хаотично путаются, когда Ричард открывает одежный шкаф. Все, что он понимает – осталось одиннадцать, а это значит, что он может закончить уже сегодня. К вечеру! Провести ночь с тем самым, ради которого и были все эти усилия, сложенные под ноги времени. Стоит только подумать об этом, как начинают бесконтрольно дрожать пальцы, словно Рич вновь превратился в школьника, сдающего первый серьезный экзамен.

Он только со второй попытки попадает в штанину, потом немного успокаивается, но только немного – чуть не отрывает пуговицу, застегивая рубашку, роняет на пол часы, не сумев с первого раза протолкнуть ремешок в петлю. Куда они поедут? Можно было бы отвести Энди домой – он наверняка пригласит на чай. А что потом – поехать в автосалон, узнать, как продвигается ремонт?

– Допил? – он заглядывает в чашку, нетерпение хлещет через край. – Ехать надо.

– Куда?

– Сперва к тебе, – Ричард отворачивается, лезет в холодильник, торопливо пробегая взглядом по полкам. Отщипывает от сырной нарезки, кусает и ставит на место яблоко, достает застрявшего между пакетом молока и стенкой холодильника журавля и проверяет номер. «990». – А потом я по делам поеду.

Энди молчит, отхлебывая чай, смотрит перед собой, и в этот момент, хотя Ричард того, конечно, не видит, решает отступить. Из него словно по щелчку вынимают стержень, на котором все держалось – уверенность, энергия, плечи, сейчас опустившиеся и поникшие.

– Мм. Ясно, – еле выдавливает из себя Энди, пока Ричард находит телефон под завалами журналов на столике и набирает службу такси.

<center>***</center>

День двигается вперед вместе с перемещающимися по улицам тенями, линяет в молочно-серые сумерки, окрашивается черно-оранжевым – смесью полуночного неба и фонарного света, пучками разбросанного тут и там. Атмосфера вокруг – холодная и угнетающая – совсем не совпадает с самоощущением Ричарда, и от этого он чувствует себя кошмарно. Хочется рвать и метать, бежать куда-то, ломать системы и разрушать шаблоны, и он впервые в жизни чувствует, что действительно мог бы все это сделать. Мог бы, мог бы, если бы не был так чертовски занят!

Они с Энди нашли их всех – кроме последнего.

Энди, ужасно удивленный, нашел журавля на заднем сидении такси, и Медисону пришлось соврать, что это особая квест-игра, слишком масштабная, чтобы объяснить в двух словах. Парень, вроде бы, поверил, а Ричард задумался – раньше никому, кроме него самого, не удалось найти ни одного журавля.

«Может быть, это он?» – думал Рич, но никак не мог поверить. Его запросы были совсем другими, мужчина, о котором Ричард мечтал, мог походить на Энди разве что именем. Но ведь прошлые разы тоже не всегда проходило гладко – автомобиль, который пришлось оформлять, возня с наследством… А в этот раз вообще появился Ярый, кто знает, как могло исказиться из-за этого желание и его результат.

Но судить еще рано, Ричарду осталось найти последнего, тысячного журавля.

И кажется, это будет самым сложным, потому что Рич не знает, как избавиться от постоянного ощущения поиска. Это сквозит в каждом шаге, в каждом вздохе и повороте головы – я ищу, где ты, ну найдись же!.. Он не может спокойно зайти даже в ванную – все равно думает о том, что именно там, на раковине, может раскрыть бумажные крылья последний журавль.

Но его нет ни вечером, ни ночью, ни с самого утра, когда усталого и морально выжатого Ричарда будит дверной звонок, настойчивый, будто колокол.

«Энди, как же ты задолбал», – думает Медисон, напрочь забывая о том, что вчера чуть не боготворил своего случайного напарника, чья помощь казалась неоценимой.

Однако на пороге совсем не Энди, а Роуз.

Роуз в распахнутом сером пальто в мелкую темную крапинку, Роуз с собранными в строгий учительский пучок волосами, Роуз без следа косметики на лице, выглядящая одновременно внушительной и несчастной.

– Слушай, ты! – она злится, от этого голос звучит иначе, резче и пронзительней. Будто девушка вот-вот готова разрыдаться, но сдерживается из последних сил, переливая отчаяние в злость, с которой говорит. – Если ты сейчас же не одеваешься и не едешь со мной в больницу – можешь считать, что у тебя больше нет друзей!

– Я еду, еду. Почему ты пришла так рано? Я еще спал.

– Да плевать мне, что ты делал. Ты, эгоистичный ублюдок! Мартин все время про тебя спрашивал, а ты еще и соврал мне, что приходил к нему!

– В больницу, а к нему меня не пустили.

– Да что ты, а как же меня всякий раз пускают? Одевайся, не стой столбом, ну!

Рич кивает и быстро уходит в комнату, надевает первое, на что падает взгляд. Состояние, в котором находится Роуз, передается и ему – будто только сейчас до сознания доходит то, что девушка говорила еще по телефону. Медисон далек от медицины настолько, насколько вообще возможно, но словосочетание «отек мозга», звучащее в голове испуганным голосом Роуз, не предвещает ничего хорошего.

Через три минуты он появляется, полностью одетый, с зажатым в руке телефоном, и Роуз подскакивает со стула, как на пружине.

– Моя машина в сервисе…

– Я на такси приехала, пошли скорее.

Они спускаются и садятся в автомобиль молча, и Ричард слегка приобнимает Роуз за плечи. Она кусает губы, даже не замечая этого, мнет в ладонях ремешки рюкзака, глядя, как трескается на них черный глянцевый лак. У Ричарда на языке вертится успокаивающее «все будет хорошо», но фраза так и не срывается с губ, застывает мертвым грузом, слишком сложной конструкцией. Рич и сам бы не отказался услышать это от кого-то третьего, лучше – от самого Мартина.

Больница выглядит умиротворенной: крыльцо в солнечном пятне, пробившемся сквозь низко нависшие облака, почти свободная парковка, тишина, заливающая холл, и только опасно мигающие индикаторы на щитке за регистратурной стойкой не дают забыть о том, где находишься.