Мелькнул чулок

Глава XLVII

После четырнадцати недель выматывающей работы съемочная группа и актерский состав наконец облегченно вздохнули. Съемки «Плодородного полумесяца» закончились.

Люди были измотаны и опустошены. Ни один фильм за все время их совместной работы не потребовал стольких усилий, не вызывал такой неуверенности и напряжения у его создателей.

Почти незаметные изменения грима Энни по мере того, как ее героиня становилась старше, требовали такой тонкой работы, что Энди Ричи завел толстый альбом со стоп-кадрами каждой сцены, чтобы быть точными в каждой детали.

Работа с семью детьми, игравшими роли детей Дейзи в различном возрасте, давалась нелегко Марку Сэлинджеру, а непрерывные изменения, упрямо вносимые Дэймоном Рисом в сценарий, сводили с ума всех окружающих. Теперь, когда все было кончено, Дэймон молился, чтобы с помощью Эйлин Майлер и ее команды монтажеров фильм приобрел вполне пристойный вид и мог оправдать его ожидания. Он от всей души надеялся на лучшее, но сложность тематики фильма не позволяла с уверенностью сказать заранее, смогли ли они с Марком выдержать заданный тон, верный ритм, точно воспроизвести временной фон. Единственное, в чем был уверен Дэймон: Энни великолепно сыграла роль Дейзи.

Когда Дэймон увидел предварительный вариант фильма, опасный момент для создателя картины – все сцены проплывают перед глазами, еще не смонтированные, с неисправленным звуком и цветом – он сразу понял: Энни сделала невозможное. Она воплотила свою героиню с утонченностью, превзошедшей самые безумные мечты Дэймона, воссоздав образ неуравновешенной молодой женщины, отказывавшейся признать свою несостоятельность, подсознательно стремящейся причинить себе боль, в очередной раз выйдя замуж за человека недостойного.

Энни сумела прочесть некоторые реплики со странной веселостью, маскирующей грусть, позволяя публике впитывать подсознанием их истинный смысл. Дэймон впервые в жизни наблюдал такую тонкую игру оттенков. Энни поистине была актриса божьей милостью, и в этой роли напоминала хрупкую орхидею, снятую на пленку в момент полного расцвета перед окончательным увяданием…

Энни упорно боролась за существование, а на экране Дейзи упрямо стремилась к самоуничтожению. И Энни постоянно заставляла публику надеяться на освобождение Дейзи, в то время как мир, созданный Дэймоном, с очевидностью заставлял понять: надежды нет. Рок, тяготевший над Дейзи, словно сладостно горькое вино дурманил голову, болью отзывался в сердце.

Ведь Энни поняла в ту ночь, когда впервые читала сценарий, что «Плодородный полумесяц» – все равно что черная икра, когда ее впервые пробуешь на вкус. Сначала трудно оценить, потом невозможно забыть.

Она не сознавала, как, впрочем, и Дэймон, что ключом к разгадке была простая истина: подобное можно создать лишь раз в жизни.

Первые недели после окончания съемок Дэймон был почти в бессознательном состоянии: потерянно бродил по дому, брал скрипку и тут же откладывал, замолкал надолго, через силу тащился в офис.

Марго все время была рядом, следила за тем, чтобы он ел, не давала много пить, поднималась среди ночи, желая убедиться, что он не сорвался в очередной загул. Она понимала: творческая энергия Дэймона почти истощилась после изнурительной работы. Он был близок к депрессии. Дэймону необходима поддержка. Марго могла не волноваться, что он сбежит от нее и отправится по кабакам – Дэймон слишком нуждался в ней.

За несколько недель, прошедших с памятного возвращения из Айовы, они каждую ночь были вместе. Марго продолжала заботиться о Дэймоне как прежде, но кроме этого она принесла ему в дар мягкие и нежные ласки.

Они любили друг друга в предрассветные часы, когда он просыпался после многих часов бодрствования, работы и размышлений. Он смотрел на Марго, склонившуюся над блокнотом, как всегда внимательную, но тело его помнило о только что излившейся страсти, а на коже все еще виднелись следы ее прикосновений.

Иногда его внезапно пробудившаяся страсть не давала впасть в тяжелый сон, и он смущенно входил в спальню Марго. Но интуиция никогда не обманывала Марго – она всегда знала, когда появится Дэймон, и протягивала к нему руки, маня в постель.

А по уик-эндам, когда они оставались одни, а задерганный съемками Дэймон был раздраженным и капризным, любовь вторгалась в самые неожиданные моменты: в полдень, когда он обнимал Марго за талию, пока она готовила обед, к концу дня, перед коктейлем, или – самое прекрасное – рано утром, когда в каньонах вовсю распевали птицы.

Несколько раз Марго звала Дэймона в свою постель, и они спали вместе; узкая ладошка доверчиво покоилась на мохнатой груди. Просыпаясь, Дэймон в изумлении глядел на нее, спрашивая себя, как случилось, что судьба подарила ему эту богиню, позволила разделить с ней жизнь в тот момент, когда он думал, что навсегда отказался от молодых женщин.

Ее нежность, постоянное присутствие стали наркотиком, к которому Дэймон быстро привык, особенно в самые тяжелые дни съемок, и, ощущая вкус ее поцелуев, свежее благоухание кожи, потрясенно глядя на совершенные очертания фигуры, Дэймон чувствовал странный трепет в чреслах.

Тридцать лет он подшучивал над тем, что не имел детей, зря растратил жизнь в кутежах и блуде и, смеясь, говорил, что в наследство вечности оставит свои произведения. Он был уверен, что большинство родителей несправедливо считают собственных детей верным средством получения бессмертия – Дэймон не желал бессмертия.

Но сейчас, созерцая прелестную женщину, знавшую душу Дэймона едва ли не лучше его самого, женщину, жизнь которой была посвящена ему, он чувствовал запретное желание иметь от нее детей, быть рядом с ней, пока неизбежный распад не заберет его здоровье и не разрушит тело…

Почему нет? Все, что для этого нужно, – жениться на Марго, любить, как он уже любил ее, увидеть чудо появления на свет плода его семени, оставить ей свои значительные сбережения, чтобы Марго и дети ни в чем не знали нужды.

Смерть? Чепуха, ему только пятьдесят девять! Он мог бы жить и состариться рядом с Марго…

Но нет – он слишком много пьет. Сколько ему еще жить? Тогда почему бы ему не оставить кого-то после себя? Искушение было сильным.

А тем временем Энни до конца узнала, что это такое – полностью отказаться от собственного «я» во имя вымышленного персонажа, запечатленного сейчас на тысячах фото отснятой пленки. И ничего теперь уже нельзя изменить, словно Энни рассыпалась на множество крохотных кусочков.

Энни некому было излить свои эмоции, не у кого было искать утешения. Все, что оставалось, – это терпеливо ждать, ощущая себя механической куклой, в которой кончился завод.

Пустота, овладевшая Энни после окончания съемок, была такой полной, что вытеснила и грусть, и боль личной трагедии. Правда, это чувство не мешало Энни испытывать гордость за собственную работу – она знала, что справилась с самой трудной ролью, которая когда-либо выпадала на ее долю.

Она не была уверена, сможет ли еще когда-нибудь играть. Но знала твердо: на этот раз отдала все, что имела. Источники ее актерского вдохновения иссякли, были полностью истрачены на Дейзи. Но у Энни была семья, утешавшая ее и поддерживающая ее. Она проводила почти все время в доме у каньона, где вместе с Дэймоном и Марго готовилась к озвучиванию «Плодородного полумесяца». Они изучали первый вариант, беспокоились из-за монтажа, громко обсуждали, как строить ритм некоторых сцен, как снять их лучше, сыграть выразительнее, непрерывно пили кофе или чай, возбужденно бегали по комнате, обедали и ужинали, занятые мучительными спорами о фильме.

А когда не было сил говорить о фильме, шли гулять, чтобы на несколько часов избавиться от нетерпеливого желания поскорее увидеть смонтированную картину.

Они ехали в открытый кинозал для автомобилистов, где Дэймон пил виски из фляги, пока девушки объедались попкорном и шоколадками. Потом «семейство» отправлялось на миниатюрное поле для гольфа, в луна-парк, а однажды даже на гонки на роликовых коньках; ехидные замечания Дэймона давали девушкам больше поводов смеяться, чем происходящее на треке.