Мистер Грей младший (СИ)

Отец стоял у окна, спиной к дверям — спиной ко мне. Вместо больничного одеяния, он был одет в свежую рубашку с монограммой его имени на воротнике, в дорогие фирменные брюки. Это было странно — но страх растворился. Я почувствовала, что меня ждали. Папа меня ждал. Я неслышно подошла к нему и положила руку на плечо. Он обернулся… Серые глаза смотрели на меня сверху вниз, чуть прищуриваясь. Не прошло и трёх секунд, как он обнял меня. Ласково и мягко, как обнимал всегда. Слёзы полились из моих глаз. На мгновение, я почувствовала себя той самой маленькой девочкой, которая всегда бежала к папе, когда что-то не вязалось и не давало мне покоя. Я помню, что каждый раз, когда он сжимал меня в своих руках — я чувствовала себя сильной. Он давал мне толчок. В монастыре меня научили понимать, что отец и мать — святыня. И сейчас, я ощущала это. Я ощущала эти божественные волны защищённости…

Когда я открыла залитые слезами глаза — я увидела, как слева от нас — за окном, открывающим вид на больничный коридор, стоял Адам. Он смотрел на нас с ревностью, которую выдавали его сдвинутые брови и легонько сжатые губы. Я отстранилась от отца, вытерла глаза и посмотрела на папу. Желваки играли на его лице от волнения. Седина сияющими нитями пробралась в медные волосы, тонкие морщины легли на лоб, но он улыбнулся.

— Я так рад, что ты вернулась, — проговорил отец, — Ты надолго, надеюсь?

Я посмотрела на Адама, стоящего за начищенным стеклом.

— Навсегда, папа, — прошептала я, — Ко мне вернулся…

Адам отрицательно закачал головой. И коснулся указательным пальцем губ, ровно перечёркивая их. Он всё слышит.

— Ко мне вернулся смысл жизни, — закончила я, — Я обрела его, как новый день обретает солнце, а певцы голос после того, как его сорвали. Легко. Неожиданно. Стремительно. Я поняла, что главное в жизни — это любовь. Это самое честное чувство в мире. Я знаю, что нужна здесь… И я хочу сказать, что благодарна тебе, папа, — я всхлипнула, поднимая глаза к потолку, чтобы слёзы закатились обратно, — Благодарна, потому что… Тот, кто не пробовал горького — не оценит вкус сладкого. Тот, кто не видел горя, не поймёт счастья. Я счастлива теперь, папа.

— Значит, я тоже счастлив, — проговорил он искренно.

Он прижал меня к себе, поцеловал в макушку.

— Клянусь, я больше ничего не буду решать за тебя. Ты счастлива, а значит — я счастлив… Ты… скажешь мне, кто он?

— Кто? — растерянно шепнула я.

— Тот, кто вернул тебе смысл жизни, — улыбаясь, проговорил отец, — Я всегда знал, что твоя настоящая любовь только впереди.

Всё внутри меня дрогнуло. Я заглянула в глаза отцу, а затем посмотрела на Адама. Он, растянув губы в ухмылке, качал головой, сжимая губы в жёсткую черту.

— Я… — пробормотала я, мотнув головой, — Я обязательно познакомлю вас. Только позже. Он тот, кто мне нужен, папа. И, наверное, тот, кто нужен тебе. Богатый, успешный, амбициозный… Но что важнее всего для меня — он любим мною. И я рада, что ты дал клятву, хоть это и грех, потому что… Я буду вынуждена ослушаться тебя, если ты не сдержишь своё слово. Ведь, я больше не смогу без этого человека… Верь мне, отец, — я положила руки на его щёки, — Лучше его нет.

Папа поцеловал меня в лоб, сжимая мои прохладные ладони в своих.

— Просто будь счастлива, дочка, — он коснулся губами моего лба, — Будь счастлива, родная.

— А ты выздоравливай, хорошо?

— Хорошо, малышка, — он бодро улыбнулся мне.

Он обнял меня на прощание. На сердце моём было легко и спокойно.

Когда я вышла из папиной палаты, Адама уже не было. Я помнила о времени, помнила о том, что мы скоро встретимся и, не теряя не минуты больше, я отправилась в салон, а затем, за нарядом, ставшем для меня великолепным символом счастья и сказочных грёз…

Когда я была полностью готова, и подошла к зеркалу, то не узнала саму себя. Предо мной стояла красивая девушка — высокая, с прямой спиной, стройная, а главное — счастливая. Я надела потрясающее платье холодного, дорого оттенка серого — сталь. Приталенное платье с расклешённой стоячей юбкой, чуть ниже колена, собранной лёгкими, струящимися складками и закреплённой красным кожаным ремнём, на котором красовался большой бант, в виде цветка… Красные туфельки Jimmy Choo, казалось, были созданы для моей стопы… Я стала другой. Совсем лёгкой и изящной. Непревзойдённо счастливой и во всём успешной. Если бы меня увидели такой в монастыре, то…

Я избавилась от этой мысли, когда услышала сигнал автомобиля. Сердце истошно стучало во мне. Прибыл Адам. А значит, всё это не сон. Всё это — правда, всё не рассеется, как туман.

Его закрытая машина, что несвойственно для этого времени года — так как, в конце мая, все ездили в открытых машинах, уже припарковалась у подъездной дорожки нашего дома. Я хотела сделать шаг, но подумала о том, как бы продлить этот миг. Миг моего счастья. Ладони мои стали влажными. Я почувствовала холод гипсовых перил балкона, открывающего вид на весь район. Он вышел, улыбнулся, указал пальцами на Rolex на его руке, как бы говоря: «Пора!» Когда-то его кудри, теперь, уложенные в аккуратную причёску, вились и медью отливали на солнце. На глазах были чёрные очки, но улыбка осталась та. Его. Озорная, которая, порой, так не шла к его строгому костюму. «Странно», — подумала я, — «Он без цветов… А мне бы сейчас так подошли красные розы…» Ах, это такие пустяки! Я схватила с комода свою красную кожаную сумочку, ощутив кожей её тепло, я почувствовала, как спокойно и уверенно мне становится. Я спускалась вниз по лестнице, сказав пожилой Ким, что ужинать не буду.

— Я так и поняла, деточка, — ответила она, — Удачи тебе.

Я выпорхнула на улицу, сердце во мне ломилось. Адам осмотрел меня, протянул руку, чтобы приобнять меня за талию.

— Я не узнаю свою монашку, — шепнул он, — Не ожидал увидеть тебя в таком образе.

Я смущённо улыбнулась, ощущая горящий румянец на щеках и теплоту красной матовой помады на губах, которой давно, так редко красилась…

— Знаешь, когда ты погиб., — произнесла я, и собственная глупость и ужас произнесённого сжали мои лёгкие.

Я выдохнула, кладя руку ему на галстук.

— Прости, — шепнула я, — Когда я узнала, что ты погиб, жизнь потеряла для меня цвет. Внутри я понимала, что не могу обвинять отца, ведь он не взрывал этот самолёт, не толкнул тебя под поезд, не вонзил нож тебе в грудь… Ведь он победил тогда не потому, что он такой сильный, а потому, что мы были слишком слабые. И я ушла в монастырь не потому, что хотела туда, а потому, что не могла остаться здесь. Теперь, я точно знаю — молодых людей гонит туда не отчаяние, а отсутствие желаний. Всё для меня тогда стало одним цветом — кофе и молоко, утро и вечер, бело е и чёрное. А этот цвет — серый. Всё мне стало до омерзения безразлично. Какая разница, где просыпаться, если утром некуда идти? Не имеет значения, с кем ужинаешь и что, любые тексты для тебя — пустая болтовня… Всё превратилось в постыдное нежелание жить… И вот, однажды, перед отъездом в Сенанк, я встретилась с Эвой, чтобы попрощаться… Мы сидели в кафе, расположенном прямо на улице, пили кофе… Она отговаривала меня, а я… Я смотрела позади неё, даже не слыша того, что она говорит, — картинка восстала в моих глазах, и я немного прищурилась, — И вдруг, я увидела, как на этой серой улице, все обычно пресные и безжизненные люди обернулись в одну сторону. И мне, представляешь, стало интересно. Впервые за несколько месяцев во мне проснулось… любопытство. Мне стало безумно интересно, что могло всколыхнуть эту инертную толпу… И это была женщина, от которой исходило счастье. Я никогда не видела настолько счастливой женщины, Адам, — слёзы закололи в моих глазах, и я посмотрела в вечернее лиловое небо, — Она шла так, как будто, этот асфальт, это кафе, да и вся эта улица принадлежали ей…. От неё исходило счастье, а это самое редкое, что может излучать человек. Если бы такая женщина подошла к лужайке монастыря, её бы выгнали, чтобы она не смущала своим видом тех, кто только ищет место своей душе… Она улыбалась кому-то, кто шёл ей на встречу. Я предположила, что она идёт на свидание, и даже попробовала представить этого мужчину, но… Но когда я обернулась, я увидела как из дорогой чёрной машины выпустили чудную, маленькую девочку лет пяти, вероятно — её дочь… Кудрявая малышка бежала ей навстречу, они улыбались друг другу, как будто никого другого для них не существовало. Это были два настоящих и живых человека, на фоне декораций, в виде людей… На фоне этой серой, вязкой толпы. И в этот день я подумала, что никогда не решусь надеть то, что было на этой прекрасной незнакомке…. Я боялась привлечь к себе внимание, мне хотелось слиться с массой… Надеть серый бесформенный свитер и джинсы, чтобы только меня не видели, не замечали… Не подозревали о том, что я существую. И тогда же у меня промелькнула мысль — только если я буду абсолютно счастлива и духовно здорова, я смогу надеть такое платье… Мне казалось тогда, что этому не бывать, но я ошибалась. Поэтому, мне хватило и часа, чтобы создать такой образ. Сейчас, я выгляжу почти точь-в-точь, как та незнакомка… Фасон разный, но палитра — одна.