Суженый-ряженый

   -- Ну почему? Он же все-таки не уронил тебя, даже узнав о тебе самое худшее. Может, Таня, он в тебя влюбился. Правда, Рыжик? -- Лера подхватила на руки шлепнувшуюся на асфальт дочку.

   -- Да, -- очень серьезно подтвердила Анюта.

   -- Исключено, -- одновременно с ней безапелляционно заявила Таня. -- Такие не влюбляются. К тому же самого худшего он обо мне еще не знает. Дело в том, что информацию о моей статье партнер Захарова получил от своего бывшего преподавателя, профессора Николая Николаевича Головина, который всем нам читал историю архитектуры. Правда, уважаемый профессор не упомянул, что статья вряд ли понравится его бывшим студентам.

   -- О Господи! -- Лерины глаза заискрились смехом. -- Так твой Захаров не знал...

   -- Вот именно. -- Явно провокационный эпитет "твой" на этот раз Таня решила проигнорировать. -- Ладно, Лерочка, я побежала. Наверное, папа уже приехал.

   -- Приехал, я видела из окна, как он возился с твоей машиной.

   -- Да? Ну, тогда мне точно пора. До свидания. Пока, Анюта. -- Таня помахала ей рукой.

   Девочка радостно замахала в ответ обеими ручками:

   -- По-ка, по-ка.

   -- До свидания, Танечка, -- попрощалась Лера. -- Завтра я непременно зайду к тебе за статьей. Передавай привет Николаю Николаевичу.

13

   Действительно, тот самый профессор Головин, чье имя вчера весь вечер витало в воздухе, и был Таниным отцом. Вернее, Николай Николаевич был Таниным отчимом, но она всю свою жизнь называла его папой и любила как своего папу. А он любил ее ничуть не меньше, чем если бы она в самом деле была его родной дочерью.

   У Леры тоже был отчим, и она не слишком-то с ним ладила. Так вот, подруга как-то призналась Тане, что считала подобные отношения вполне естественными до тех пор, пока не познакомилась с их семьей.

   Настоящий Танин отец, на которого она, кстати сказать, была очень похожа, погиб еще до ее рождения. Он был альпинистом, в Домбае их группу накрыла лавина. Альпинисткой была и Танина мама. В тот раз она не поехала в горы лишь потому, что буквально накануне отъезда узнала о своей беременности. А если бы все-таки поехала, то Таня даже не родилась бы.

   С тех пор мама никогда больше в горах не была.

   Кроме Леши Амельченко, тогда погибли еще четыре человека. Из всей группы уцелел только Коля Головин, его спасла сломанная нога, из-за которой двумя днями раньше он попал в больницу.

   Леша и Коля были закадычными друзьями сначала в детском саду, потом в школе. В восьмом классе они оба влюбились в новенькую девочку по имени Вера Лазарева. У нее были огромные серые глаза и лукавая улыбка сорванца, она отлично бегала, играла в волейбол, а математикой интересовалась больше, чем всякими девчачьими глупостями. Заметив преданные взгляды мальчишек, Вера всю лирику решительно пресекла, но взамен предложила им свою дружбу. Пожалуй, они даже обрадовались такому обороту дела и тут же приняли ее в свою компанию.

   Теперь это было неразлучное трио. Вместе учились, вместе прогуливали, вместе возились в гараже с древней "Победой" Лешиного папы. Абонементы на лекции в Эрмитаж и на концерты в филармонию Колина мама тоже покупала на троих. А следующим же летом Верины родители взяли друзей своей дочери в горы. Семья Лазаревых вообще страстно увлекалась альпинизмом. Покорив свою первую, совсем невысокую вершину, мальчишки тоже "заболели" горами.

   После окончания школы Коля по семейной традиции поступил в Академию художеств, а Вера и Леша в Политехнический. Теперь они проводили гораздо меньше времени втроем, но непременно хотя бы раз в год все вместе отправлялись в горы.

   На последнем курсе состоялась Верина и Лешина свадьба, а через полтора года Леша погиб. С тех пор Коля всегда был рядом с Верой, но только уже после Стасиного рождения он решился сказать ей, что любит ее, всегда любил, и готов ждать хоть всю жизнь, пока она будет готова выйти за него замуж.

   Слава Богу, так долго ждать ему не пришлось, и полгода спустя они поженились. Она только взяла с него слово, что никогда больше он не пойдет в горы.

   После очень тяжелых родов Вера не могла больше иметь детей, так что Стася осталась единственным ребенком в семье и единственной любимой внучкой у трех бабушек и трех дедушек.

   От девочки никогда не скрывали, кто был ее настоящим отцом, в то же время она всегда знала, что у нее есть настоящий отец. Ни в детстве, ни теперь у Тани даже мысли не возникало, что Николай Николаевич любил бы ее меньше, будь у него еще и собственные дети.

   Вопроса "Куда пойти учиться?" перед Таней никогда не стояло. Лет с десяти она точно знала: только в Академию художеств. И отнюдь не потому, что это вошло в семейную традицию, просто иного она себе не мыслила. "Ну конечно, у тебя же там папа!" -- говорили ей одноклассники, и она ужасно из-за этого комплексовала.

   На самом-то деле вопреки весьма распространенному мнению в данное учебное заведение поступают в основном благодаря своим способностям. Однако преодолеть инерцию мышления трудно, и школьные друзья не верили в то, что такое бывает.

   -- Не может быть, чтобы папа тебя не подстраховал! -- безапелляционно заявила ей Каролина Боберова, и во взгляде ее светилось понимание.

   -- В этом не было необходимости, -- возразила Таня. -- Он помогал мне готовиться, а потому был уверен, что я и сама справлюсь. Я, конечно, очень волновалась, но тоже была уверена...

   -- Ой, да брось ты! -- даже не дослушав, отмахнулась Каролина. Она-то не считала нужным скрывать, что ее подстраховывала мама.

   -- Никто даже не знал, что дочь Головина поступает в этом году, -- предприняла еще одну попытку Таня. -- В конце концов, у меня другая фамилия и даже отчество Алексеевна, а не Николаевна!

   -- О-ой! -- опять отмахнулась Каролина.

   Красноречивость как боберовской интонации, так и ее жеста отбила у Тани всякую охоту что-либо еще объяснять. Да и что такой скажешь?

   Между тем Николай Николаевич действительно никому не стал говорить о том, что поступает его дочь. Бог его знает, хранил бы он молчание или нет, если бы в состав экзаменационной комиссии не входила его давняя идейная противница. В принципе данное обстоятельство едва ли могло сыграть какую-то существенную роль, поскольку Таня была отлично подготовлена. С другой стороны, возникал вопрос: стоит ли вообще вмешиваться, коль скоро она и сама может справиться? По здравом размышлении Николай Николаевич решил, что, пожалуй, не стоит.

   Таня в самом деле справилась. Более того, она попросила отца и впредь держать нейтралитет, хотя прекрасно понимала, что в столь узком профессиональном кругу совершенно невозможно долго утаивать шило в мешке. Стремление дочери к самостоятельности, конечно же, вступало порой в противоречие с законной родительской гордостью Николая Николаевича, однако обещанный нейтралитет он стойко хранил.

   Войдя в квартиру, Таня сразу почувствовала весьма аппетитные запахи, доносившиеся из кухни. И пусть это жарились всего лишь купленные утром полуфабрикаты, она так проголодалась, что готова была признать их венцом кулинарного искусства.

   -- Привет, Стаська! -- весело пророкотал отец, появляясь из кухни с деревянной лопаткой в руке. -- Слушай, ну и жара сегодня!

   Шорты, майка и собранные в пучок волосы Николая Николаевича живо напомнили Тане вчерашний рассказ Захарова. Ее лицо осветилось радостной улыбкой.

   -- Привет, папочка! -- Скинув босоножки, она сунула ноги в изящные шлепанцы на каблучках, которые лишь условно могли называться домашними.

   -- Перво-наперво хочу сообщить, что машину твою я починил, -- отрапортовал Николай Николаевич.

   -- Спасибо преогромное! -- Повиснув у отца на шее, Таня чмокнула его в щеку. -- Лера мне сказала, что видела в окно, как ты с ней возился. Кстати, тебе привет от нее. А с машиной что-нибудь серьезное?