Самая упрямая

Джина вздрогнула.

— Прости, я не хотел тебя напугать, — тихо произнес Алекс.

— Ничего страшного, — ответила она, добавив: — Он спит.

Он кивнул.

— Почему Остин расплакался?

— В основном из-за Эдди. И еще потому, что ребята в интернате очень мало ему сочувствуют по поводу потери брата.

Алекс нахмурился. Он пытался расспросить об этом сына, но тот больше отмалчивался. Кажется, мальчику было легче открыться постороннему человеку, нежели родному отцу,

Но почему? Неужели в этой девушке есть нечто такое, чем не обладает он сам? Или Остина заворожили ее зеленые глаза, сейчас, в лунном свете, похожие на кошачьи?

Алекса тоже влекло к Джине, однако это было притяжение совсем иного рода. Даже сейчас, разговаривая с ней о сыне, он остро ощущал ее спрятанную под пижамной курткой наготу.

Спасение он нашел в формальной любезности.

— Благодарю тебя за то, что была добра к Остину, — сдержанно произнес Алекс и получил в ответ привычно насмешливый взгляд, после чего старался не смотреть, как Джина поднимается по лестнице.

Из этого ничего не вышло. В конце концов он сдался и прикипел взглядом к стройным ногам гостьи, вид которых рисовал в воображении соблазнительные образы остальных частей ее тела.

Как там выразился Остин? «А твоя новенькая симпатяга, только не слишком ли она молоденькая?»

Разумеется, Алекс пропустил это замечание мимо ушей, тем более что Джина не являлась его «новенькой», независимо от того, молода она или нет.

Однако сейчас он не смог остаться равнодушным к прелестям Джины Сандей — видимым и воображаемым.

Алекс тряхнул головой, отгоняя опасные — мысли, и очень тихо отправился в спальню сына.

Остин крепко спал. Под воздействием внезапного прилива родительской любви, Алекс наклонился и поцеловал мальчика в теплую макушку. Еще совсем недавно ему казалось, что, не считая первого потрясения, мальчик стойко переносит смерть брата. Но, возможно, это ошибочное представление? Ведь былая привязанность между ними с некоторых пор ослабела.

Пока Остин был маленьким, все было гораздо проще. Когда Айрин бросила Алекса, он отсудил себе право воспитывать совсем еще крошечного тогда сынишку. В данном случае суд руководствовался соображениями кровного родства — фактором, полностью отсутствовавшим в случае с Эдди.

Между отцом и сыном были прекрасные отношения — вплоть до того момента, когда обстоятельства вынудили Алекса отдать ребенка в интернат. К несчастью, Остин воспринял это как своеобразное наказание. Он сбегал два раза, вернее три, если считать последний случай. А ведь еще в прошлый раз директор интерната грозился исключить мальчика.

Даже сейчас, пребывая в несколько размягченных чувствах, Лэнг полагал, что должен проявить твердость в вопросе учебы Остина. Несомненно, Джина осуждает его, однако она не несет никакой ответственности за ребенка, верно?

В своей комнате Джина боролась с собственными демонами. История Остина пробудила в ней воспоминания детства. Она прекрасно знала, каково приходится двенадцатилетнему ребенку, отданному на милость взрослых.

Примерно в этом возрасте Джина отправилась жить к супругам Бьюфортам. Они выглядели как милая, респектабельная пара, принадлежащая к среднему классу. А Джину им представили как симпатичную, смышленую и приятную во всех отношениях девочку. Социальные службы возлагали на этот альянс большие надежды.

Джина тоже. Любая из ее подружек пришла бы в восторг от уютной, мило обставленной комнаты, а также от возможности учиться в одной из наиболее престижных частных школ города?

Как заклинание твердила Джина себе о том, как ей повезло, и некоторое время это срабатывало. Ничего страшного, что Мэри Бьюфорт требовала, чтобы все делалось так, как она считает нужным, контролируя при этом, что Джина надевает, ест или думает. Может, в нормальных семьях это обычное явление. А на безразличие Стива Бьюфорта ко всему происходящему можно просто не обращать внимания.

Однако потихоньку ситуация все-таки ухудшилась. Джина даже не заметила, когда это произошло. Она искренне старалась полюбить Мэри, даже звала ее мамой, как та просила, хотя саму ее это коробило. Вдобавок Джина старательно копировала манеру Мэри одеваться, разговаривать и думать, пока ее голова не начала раскалываться от усилий. Со своей стороны, миссис Бьюфорт тоже пыталась наладить добрые отношения с девочкой. Но, в конце концов, все свелось к притворству, причем с обеих сторон.

В один прекрасный день Джина случайно подслушала разговор супругов, не предназначенный для ее ушей. Она немного раньше вернулась с уроков музыки и, подходя к веранде, услыхала голоса супругов.

— Это была не моя идея взять опекунство над ребенком, — говорил Стив.

— Но ты не возражал, — отвечала Мэри.

— Я согласился принять малышку. А Джина уже большая девочка. Разве ты этого не замечаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты обращаешься с ней, как с трехлетним несмышленышем.

— Ничего подобного! Впрочем, если даже и так, девочка не возражает. Представительница социальной службы сказала, что детям нравится, когда их считают младше, чем они есть.

Стив немного помолчал, потом произнес:

— Джина не из таких. Это заметно по ее глазам. Вся она — сплошное притворство. Впрочем, я ее не виню…

— Ты так и не привык к ней, верно? — спросила Мэри.

— А ты?

— Что я?

Наступила пауза, во время которой Джине следовало бы уйти, но она решила дослушать до конца.

— Дорогая, ты можешь дурачить себя сколько угодно, однако меня тебе не обмануть. Будь твоя воля, ты завтра же поменяла бы Джину на маленькую девочку!

— Ты не прав. Но даже если и так, малышей все равно нет. Есть только такие дети, как Джина, или… ничего.

— Возможно, «ничего» было бы лучше.

Вновь наступила тишина. Джина ждала, не скажет ли Мэри чего-то, что даст девочке возможность почувствовать себя желанной, однако та молчала. Потом Джина услыхала, как миссис Бьюфорт плачет.

Она все еще стояла на месте, когда к окну вдруг подошел Стив. У Джины не было времени спрятаться или сделать вид, будто она только что пришла.

Они смотрели друг на друга через стекло, и впервые между ними происходило что-то настоящее. Впервые обозначилась горькая правда…

Странно, но потом еще целых два года все трое изображали счастливую семью. Мэри не готова была признать поражение, а Джина не горела желанием вернуться в приют.

Однако с того дня Джина перестала притворяться. Ведь не могла же она в самом деле превратиться в малышку, о которой мечтала миссис Бьюфорт! Более того, Джина даже не была той милой, покладистой девочкой, которую Мэри хотела бы видеть в своем доме.

Она стала самой собой, и опекунше, разумеется, это не понравилось. Они все меньше общались между собой, а их взаимное недовольство постепенно возрастало.

Зато со Стивом все вышло наоборот. Он стал брать Джину с собой на прогулки по городу, часто обнимал за плечи и утешал, когда той перепадало от Мэри.

Поначалу Джина принимала все за чистую монету, но потом заметила, что объятия становятся все более длительными, а поцелуи перемещаются от щеки к губам. Стив частенько говорил ей о том, какая она красивая девочка, давал деньги на карманные расходы, прося лишь, чтобы об этом не узнала его жена. Джина смущенно улыбалась в ответ на комплименты и принимала деньги, потому что легче было взять, чем отказаться. При этом она даже начала задумываться, все ли с ней в порядке и почему она съеживается от прикосновений Стива?

Шокировал ли ее тот момент, когда опекун пересек известную грань? И да и нет. До той поры Джина словно видела все сквозь туман, а тут он вдруг рассеялся.

Все произошло после свадьбы кого-то из родственников. Стив много пил, игнорируя предупреждающие взгляды жены. Чуя назревающий скандал, Джина держалась от супругов Бьюфортов подальше, предпочитая общество семнадцатилетнего парня, сына кого-то из приглашенных. Ей самой тогда было пятнадцать. Они пару раз потанцевали под медленные мелодии, не совершая ничего предосудительного, однако Мэри все равно рассердилась. Джина поймала на себе ее полный сдерживаемого раздражения взгляд.