Практически нормальная жизнь (ЛП)

– Давно ты начала наблюдать за гнездами?

– Пару лет назад, – отвечает Харпер. – Я планирую изучать морскую биологию.

Меня так и тянет отвесить шутку про биологию морского пехотинца, но, судя по улыбке, для нее это важно, и я не хочу все испортить тупым юмором.

– Круто.

– Что насчет тебя? – Харпер нажимает кнопку на CD-плеере. Джо Стаммер начинает петь об искуплении. – Собираешься в колледж после окончания службы?

– Не знаю. Мне еще долго служить, поэтому я подумываю пройти базовый разведкурс. – Понятия не имею, почему рассказываю ей об этом, только правда как будто непроизвольно срывается с губ. Клянусь, если кому-нибудь понадобится выпытать у меня тайную информацию, очевидно, им просто нужно будет закрыть меня в одной комнате с Харпер. С Чарли я упоминал про разведку лишь в шутку, однако сейчас, когда поделился с кем-то еще, данная опция кажется все более реальной.

– Что это значит?

– Разведывательные подразделения морской пехоты – это спецвойска в своем роде. Как спецназ ВМС или армейские рейнджеры.

– То есть, проще говоря, ты хочешь заниматься чем-то еще более опасным, чем занимаешься сейчас?

Я смеюсь.

– Наверно.

– Тебе нравится в морской пехоте, да?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Если не брать в расчет то, что в тебя стреляют, служба мало чем отличается от любой другой работы. Есть вещи, которые мне нравятся, но и отрицательные моменты тоже имеются. Ты в какой колледж собираешься поступать?

– Колледж Атлантик. Это в Мэйне. – Харпер паркует Ровер на стоянке у пустого пляжа и глушит мотор.

– Далековато от дома. – Я открываю дверцу. И далековато от всех мест, где буду находиться я, что фигово.

– Афганистан дальше, – отвечает она.

– Справедливо.

Харпер вылезает из машины и начинает собирать инвентарь с заднего сиденья, открыв противоположную от меня дверь.

– В КА очень хорошая программа по морской биологии. Одна из лучших, на самом деле.

– Я понятия не имел, что ты такая умная, – говорю, ступая на песок. – Или что ты все еще играла в Барби в тринадцать лет.

Она смеется и ударяет меня по руке.

– Ты многого обо мне не знаешь.

– Похоже на то. Но я... эмм… я бы хотел узнать.

Харпер замолкает, скидывая свои вьетнамки. Она сама напоминает мне черепаху – высовывает голову из панциря, чтобы разведать обстановку, затем прячется при первых же признаках опасности. Мне хочется сказать, что я не обижу ее, но чем ей это доказать? Я просто не хочу обижать Харпер. Она пробуждает во мне нечто иное, в отличие от Пэйдж. Нечто лучшее. По крайней мере, мне хочется в это верить.

– Итак… – я меняю тему. – Яйца?

– На вылупление может уйти вся ночь. – Харпер проходит мимо меня; я подавляю порыв схватить ее за руку и остановить, забыв на миг, что тут нет никаких бомб. В Афганистане они могут быть повсюду. Однажды мы с парнями прочищали дорогу, потому что нам было известно про заложенную там мину, но даже с металлоискателями не могли ее засечь. В итоге мы сдались, залезли в машину, проехали немного вперед. И задели ту самую мину, которую искали. Никто не пострадал – нас лишь тряхнуло немного, но машина вышла из строя. Хоть мой мозг и в курсе, что мы не взлетим на воздух на пляже Бонита, но я не могу удержаться, исследуя песок на наличие взрывчатых веществ. 

– Что-то не так? – спрашивает Харпер.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы вспомнить, о чем мы говорили, однако затем я смотрю на нее. Океанский бриз колышет пряди волос, обрамляющие ее лицо.

– Нет, все в полном порядке.

Гнездо располагается в самой темной части пляжа, неподалеку от трехэтажного дома с крытым бассейном. Курортный сезон еще не наступил, поэтому дом пока закрыт. Вокруг тихо. Слышен только мягкий шелест волн, а белая круглая луна бросает отблески на поверхность воды. Если я и скучал по чему-то, связанному с домом – так это по таким пейзажам.

Харпер ведет меня к миниатюрному месту преступления. Гнездо похоже на остатки смытого волной песчаного замка, отмеченные крестом из желтой сигнальной ленты и знаком, предупреждающим держаться подальше.

– Тент будет расположен тут. – Она обводит красным лучом фонарика границу вокруг кладки, потом просвечивает дорожку до воды. – А траншея начнется отсюда. И дойдет до самой кромки океана.

– Какая глубина нужна?

– Примерно по лодыжку. – Харпер принимается разворачивать полиэтилен. – Она должна быть достаточно глубокой, чтобы не дать малышам выбраться за ее пределы и двинуться в сторону искусственных источников света. 

Я начинаю копать. Песок здесь плотнее, чем в Афганистане. Тамошний похож на пудру по консистенции. Он скапливается везде, в носу, в ушах; если сплюнуть в первый раз перед чисткой зубов, слюна будет коричневая.

На одном из наших аванпостов был колодец, а иногда мы мылись в оросительных каналах, но по-настоящему чистыми себя никогда не ощущали.

Примерно на полпути к воде слышу треск.

Я пересекаю неглубокий канал между полями с Чарли и афганским солдатом, держащимся позади, когда очередь из АК-47 свистит над головой, словно растревоженная пчела.

Мгновенно опускаюсь в мутную воду, которая заливается в сапоги, пропитывает брюки. Чарли стоит неподвижно на краю канала, как замершая цель.

– Чарли, пригнись! – Я пытаюсь выбраться из русла, чтобы схватить его, но поскальзываюсь на грязи, ухватываясь за лодыжку друга. – Ложись!

Он сползает в канал, когда над ним проносится пуля. Афганский солдат слепо отстреливается из своего автомата в сторону, где, по его мнению, прячутся Талибы. Я выглядываю из-за насыпи, пытаясь понять, откуда ведут огонь.

Щелк!

– Трэвис! – Голос Харпер пробивается сквозь завесу воспоминаний, которые тут же рассеиваются. Вот только я лежу в песке, а она стоит надо мной со сломанным колом – источником треска – в руке. Мое сердце бьется слишком быстро – боюсь, в любую секунду оно может разорваться; и не могу отдышаться. – Ты в порядке?

– Нет. – Я не собирался этого говорить. – То есть… – Мне так стыдно, что даже взглянуть на нее нет сил. К тому же от влажности песка промокли шорты, и теперь моим яйцам холодно. – Я в порядке.

Та перестрелка случилась во время нашего первого патрулирования. Все произошло так быстро, я понять не успел, застыл ли Чарли от страха или потому что думал, будто неуязвим. До сих пор не могу вспомнить, отстреливался ли он. Единственное, в чем я уверен – в тот день ему повезло.

Харпер садится рядом со мной, тянется к моей руке. Ее пальцы скользят по загрубевшим мозолям, прорвавшимся волдырям, шрамам от порезов, которые слишком долго заживали, потому что мои руки постоянно были грязными. Она ничего не говорит. Просто сжимает мою ладонь.

– Наверно, тебе лучше держаться подальше от меня, – говорю я, опустив голову себе на колени. – Я в полном раздрае. 

– Это страшно, – произносит Харпер. – Ты кричал, а я не знала, что делать. Представить не могу, каково тебе было там.

– Чертовски хреново. – Подхватываю лопату и швыряю ее так далеко, насколько хватает мочи. – Я просто хочу опять стать нормальным.

Только былого не изменить. Мой друг мертв, и я никогда не стану прежним Трэвисом Стефенсоном.

Не глядя на меня, Харпер поднимается на ноги и уходит за лопатой. Я закипаю от ярости, потому что она чересчур добра ко мне, но вся злость перегорает до ее возвращения.

– Может, – предлагает Харпер, протягивая лопату, – пора найти новую норму?

– Я… Извини.

Она улыбается.

– Не извиняйся, Трэвис, просто копай.

***

Полчаса спустя я падаю на покрывало, расстеленное Харпер перед гнездом. Футболка липнет к телу, поэтому я стягиваю ее с себя, после чего ложусь на спину. В небе мерцают звезды; песок под покрывалом охлаждает мою разгоряченную кожу. Лишь в одном мне нравился Афганистан. Там нет уличного освещения, озаряющего небо, поэтому создается впечатление, будто видны все звезды во вселенной. Я закрываю глаза.