Решающее лето

— А вот ты, черт побери, чересчур худа, — недовольно проворчал Суэйн.

— Ничего, скоро поправлюсь. Как чудесно снова видеть вас всех! Я выбралась из дому впервые. Рада до смерти. — Она позволила Элвордену снять с себя пальто, бросила шапочку на спинку кресла и пригладила волосы перед зеркалом.

— Не нравится мне твоя прическа, — заметил Суэйн, — начало века. Не хватает только длинной клетчатой юбки.

— Зато удобно и никаких хлопот. А тебе нравится, Джейн? Ты в этом больше понимаешь. — И, не дожидаясь ответа, Чармиан заявила, что необходима музыка, и тут же поставила пластинку.

С ее приходом все невольно оживились: так разгорается тлеющий костер, когда в него подбрасывают хворост. Сам собой завязался оживленный разговор. Джейн снова болтала прежний милый вздор, а Крендалл рассказал какой-то скучнейший анекдот. Чармиан не сиделось. Она стояла спиной к камину, по-мужски широко расставив ноги, и, на лету подхватывая фразы, плела сложный узор общей оживленной беседы. Один раз мне все же удалось перехватить ее почти отчаянный, лихорадочно блестевший взгляд, но она тут же отвела глаза.

В половине одиннадцатого Суэйны собрались домой, заявив, что теперь они не могут засиживаться допоздна. Джейн и Эдгар предложили подвезти их, если Айвс согласится пройтись пешком. Крендалл остался еще на полчаса, чтобы выяснить какой-то деловой вопрос, о котором забыл поговорить со мной днем. Когда наконец и он собрался, я удержал Чармиан, которая хотела уйти вместе с ним.

— Нет, садись и расскажи, что случилось.

— Ты заметил, да? Я не умею скрывать. — Она прошлась по комнате странной, подпрыгивающей походкой, схватила с кресла шапочку и нахлобучила ее на голову. — Подай мне пальто. Где же оно?

— Не торопись. Расскажи-ка лучше все по порядку.

— Я слишком устала. Я так рада, что хоть немного развеялась.

— До твоего прихода здесь было не так уж весело. Умирали от скуки.

— Я так рада, я так рада… — пропела Чармиан, — что понравилась всем вам. Я так рада… — Она вдруг умолкла и упала в кресло. — Хорошо, в таком случае слушай. Вчера было грандиозное объяснение. Я сказала, что не могу больше с ним жить.

— И правильно сделала.

— Он, разумеется, закатил истерику… Начал плакать. Понимаешь, плакать! Я не представляла, что он на это способен.

— Почему же? Я, например, в этом не сомневался. Ну и что же дальше?

Голова ее вдруг как-то бессильно упала на грудь. Наигранная бодрость и энергия исчезли.

— И я не выдержала. — Она как-то жалобно и умоляюще посмотрела на меня. — Как я могла?

— Так. Что же произошло, когда ты не выдержала?

Она вновь взяла себя в руки.

— Я приняла решение.

— Какое?

— Терпеть, — громко произнесла Чармиан с каким-то непонятным вызовом. — Это все, что мне остается. Я знала, что этим все кончится. Он говорил о Лоре, о том, что ей нужна семья, нужен отец, говорил, как все это необходимо ребенку. Разумеется, он прав. Я не могла не внять этому. И я согласилась, чтобы все осталось по-прежнему. Я буду терпеть и больше не позволю себе жаловаться. Больше ты не услышишь от меня ни единого слова! — торопливо воскликнула она. — Я не буду надоедать тебе своими жалобами.

— Будешь.

Чармиан не ответила, словно не слышала. Она старалась показать, будто спокойна и примирилась с неизбежным.

— Мне кажется, он станет другим. Похоже, что на этот раз он действительно нашел работу, и, если все у него сложится хорошо, он переменится. Что касается меня, то я буду жить только Лорой, а это не так уж мало.

Я был так зол, что просто лишился дара речи.

Чармиан избегала встречаться со мной взглядом и глядела куда-то в сторону, опасаясь, что не сможет выдержать до конца. Пятна румян на ее бледных щеках были похожи на пятна краски на вощеной бумаге.

Наконец я заговорил.

— И давно ты это решила? Часа три назад, не больше? Тебе это решение кажется сейчас таким великодушным, таким правильным! Ну так слушай. Завтра оно тебе тоже покажется правильным, но о великодушии тебе уже не захочется думать, а к концу недели тебе станет страшно от того, что ты натворила. Ты упорней многих других, но даже ты не выдержишь той жизни, на которую себя обрекаешь. Ты прекрасно знаешь, что Эван не станет другим. Знаешь или нет? Если ничто не могло изменить его раньше, то ничто не изменит и теперь.

— Ничего не надо сейчас говорить, — остановила меня Чармиан. — Обсуждать бесполезно. И потом, очень поздно, я просто не знаю, как доберусь домой.

— Ты никуда не поедешь. В это время такси уже не найдешь. Я позвоню Эвану и скажу, что ты ночуешь у меня.

Она пожала плечами и, не сказав больше ни слова, ушла в спальню Хелены.

Утром за завтраком она была молчалива. Для нее началась новая жизнь, и ей не нужна была моя помощь.

Дважды я попытался завести разговор об Эване, но она тут же пресекала мои попытки. Только, когда я пошел проводить ее до автобусной остановки, она позволила мне наконец сказать то, что я хотел, но выслушала меня с той снисходительной вежливостью, с какой платная компаньонка выслушивает глупую болтовню своей выжившей из ума хозяйки.

— Хватит, — решительно сказала она. Мы стояли на остановке в мокром белом тумане и ждали автобуса. — Я не хочу больше слушать. Знаешь, мне кажется, будет лучше, если мы какое-то время не будем видеться. Пока у меня не наладится все, а ты не привыкнешь к новой ситуации.

Она отвернулась, но я знал, что краем глаза она наблюдает за мной.

И все-таки я попробовал еще раз.

— Ты считаешь, так тебе будет легче?

— Не надо быть таким жестоким, — сказала Чармиан.

Я продрог и чувствовал себя глубоко несчастным. От жалости к самому себе я вдруг страшно обозлился и на себя и на Чармиан.

— Ты похожа на больную кошку, которой хочется забиться подальше в темный угол.

— Вот именно, — неожиданно согласилась она.

Мне пришлось извиниться.

— Не надо, Клод. Это все не имеет значения. Мне просто надо немного побыть одной и подумать — только и всего. Вот и мой автобус.

— Сядешь на следующий.

Мы пропустили автобус.

— Видишь ли… — она пыталась поймать ускользавшую мысль. — О чем я говорила?..

— Ты сказала, что тебе надо подумать.

— Да. Видишь ли, я знаю, что ты считаешь меня форменной идиоткой и решил во что бы то ни стало заставить меня уйти от Эвана. Но я не собираюсь этого делать. Я не могу видеть, как ты напрасно терзаешь себя. От этого мне еще тяжелее. Если не повезло в любви, то… то, может быть, я научусь играть в бридж. Это будет своего рода компенсацией.

— Тебе всего двадцать четыре года, а ты решила добровольно сделать себя несчастной на всю жизнь!

Чармиан подошла к каменному барьерчику, отделявшему тротуар от узкой полосы газона, сорвала покрытый снегом лавровый лист, подержала его в алых перчатках, а затем с наслаждением вдохнула его запах, словно аромат дорогих духов.

— Мы столько уже говорили об этом. Не надо больше. Не звони мне неделю или даже месяц, а потом просто приходи. Ты увидишь, я буду совсем-совсем другая.

— Он любит Лору?

— О да, да, очень. Ты не должен в этом сомневаться. Он обожает ее. Я думаю, это все, что его удерживает.

— Нет, его удерживают твои деньги, и ты, черт побери, прекрасно это знаешь. Долго ты еще собираешься содержать старуху?

Из тумана вынырнул автобус, светя огромными желтыми фарами.

Чармиан подняла руку.

— Прощай, — сказала она мне, вскакивая на подножку.

— Что ж, пусть будет по-твоему.

Она поднялась по ступенькам. Автобус задержался на остановке еще несколько секунд, но Чармиан даже не взглянула в мою сторону.

Я медленно брел домой, привыкая к неведомому мне чувству полной свободы. Я не испытывал никакой радости.

Нет Хелены, а теперь нет и Чармиан.

Я решил, что позднее позвоню ей и постараюсь все уладить. Нельзя, чтобы она одна несла бремя безрадостного и унылого существования, на которое решила себя обречь. Чармиан в свои двадцать четыре года, Чармиан, дочь Хелены!