Где правда, там и ложь (ЛП)

Лео сунул мне в руку бокал шампанского.

– Дядюшка Томас любит быстрые авто.

И кокаин, подумала я. Или какую-нибудь другую запретную субстанцию, вызывающую манию величия. Я бы тоже сейчас охотно что-нибудь нюхнула.

Лео провёл меня через всю комнату к своей тётушке Ютте. Ей было, наверное, лет сто, и она, похоже, вообще не знала, кто такой Лео.

– Который час, мальчик? – спросила она. – Мне уже пора подумать о возвращении домой. Мой маленький Томми не любит оставаться один.

– Ещё рано, тётя Ютта. Праздник только начался. Это, кстати, моя подруга Каролина.

– Я ни в коем случае не поеду на такси, – сказала тётушка Ютта. – Они точно стукнут меня по голове и отберут сумочку. Который час, мальчик? Бедный пёс не любит оставаться один.

– Мы потом ещё раз подойдём. – Лео опять отвёл меня к своим сёстрам. – Бедная тётя Ютта. Она потихоньку выживает из ума. И становится немного бесстыдной. Но все с ней очень милы, потому что у неё нет детей и большое наследство.

Хелена вручила мне свою камеру.

– Ты не можешь нас пару раз заснять – меня, Коринну и Лео? Лучше всего там, у рояля. Для мамы.

Конечно, я могла. Красивые, музыкальные отпрыски у блестящего чёрного рояля – мама будет в восторге.

Рояль был настроен, и, очевидно, на нём можно было играть. К сожалению, я бы сказала. Вначале Хелена сыграла «К Элизе», потом Коринна. Хозяевам и гостям это бренчание нисколько не мешало, но мне оно постепенно стало действовать на нервы.

– А как насчёт… Баха? – предложила я.

– Мы ненавидим Баха, Бах ужасный, – заявила Хелена, а Лео для разнообразия сыграл «Весёлого крестьянина».

После него Коринна тоже сыграла «Весёлого крестьянина». А потом Хелена.

У меня стало дёргаться правое веко.

– Или Шопена, – сказала я.

Хелена сказала, что Шопен слишком вычурный. Она стала искать в пачке нот у рояля что-нибудь другое.

– Вот! Это будет красиво. Я сейчас это сыграю. Моцарт. Соната эс-моль. Очень, очень трудная, говорит моя учительница музыки.

– Эс-дур, – поправила я её автоматически, но Хелена уже начала мучить сонату, а Лео её фотографировал.

Моё веко задёргалось ещё сильнее. Когда я уже больше не могла это выдержать, я пошла искать туалет. Первые два, которые я нашла, были заняты, и меня отправили на этаж выше. Ванная комната была здесь очень красивой, но у неё не запиралась дверь. Мне пришлось подсунуть под ручку двери ножку стула, иначе я бы не решилась поднять платье и стянуть трусики – из страха, что кто-нибудь может войти и увидеть меня. Потом я педантично посмотрелась в зеркало, всё ли у меня в порядке. Я просто не привыкла к узким платьям. По дороге назад я не стала торопиться. Соната эс-дур Моцарта была одним из моих любимых фортепьянных произведений, и мне было больно слушать, как Хелена её мучит. Если я пойду назад медленно, то она, может быть, опять начнёт играть «К Элизе».

За это время прибыли новые гости. Они стояли группками в холле и у входа. У подножья лестницы разговаривали двое мужчин. Один из них был дядюшка Томас. Другой был примерно в том же возрасте, довольно привлекательный мужчина, хотя и немного помятый – как лицо, так и рубашка. И он был в джинсах! Но это же не положено! Разве ему никто не сказал, что бабушка Лео ненавидит джинсы? Но, может быть, это ландрат, из которого дядюшка кокаинщик Томас хочет вытянуть деньги для своего фильма? А ландрату, наверное, позволено прийти в джинсах и мятой рубашке. В выходные. Поскольку я не могла их обойти, я осталась стоять на лестнице и слушать их разговор.

– Цена производства – всего лишь четыре миллиона, да, всего лишь, и не надо поднимать брови, это маленький бюджет, даже если он в итоге получится на пятьсот тысяч дороже, ты не имеешь представления, сколько денег обычно вбухивается в фильмы. – Дядюшка Томас говорил очень быстро и поминутно облизывал губы, как нервная змея. – И мне причитаются жирные двенадцать и восемь десятых процента, если всё пойдёт как запланировано. Если ты поучаствуешь, скажем, пятью сотнями тысяч или сколько ты там можешь выделить, то ты моментально вернёшь свои деньги с огромной прибылью. При запланированных шестидесяти миллионах – а это ни в коем случае не утопия, особенно при таком составе актёров, и если ты прочтёшь сценарий, то увидишь, что здесь всё должно пройти гладко, кроме того, если вспомнить, что «Безухий заяц» тоже получил 74 миллиона, эй, даже если мы не справимся и получим только сорок миллионов, чего не может быть, ты можешь быть в этом уверен, а даже если так, это всё равно будет супер, и ты учетверишь свои пятьсот тысяч евро, я называю это хорошим вложением денег, разве нет?

– Дай же мне наконец войти и поприветствовать именинницу, Томас! – сказал другой мужчина. – Даже если бы у меня были пятьсот тысяч евро…

Дядюшка Томас перебил его.

– Не говори мне «У меня этого нет», это не играет никакой роли для истинного визионера. Главное, что ты можешь их найти, это отличное капиталовложение, и упустить такую прибыль из-за чистого высокомерия – это… Ты меня вообще слушаешь? Из пятисот тысяч евро ты сделаешь примерно два миллиона. Мои другие инвесторы просто в восторге. Я предлагаю тебе только потому, чтобы ты потом не говорил, что я о тебе не подумал.

– Миллион 536 тысяч, – сказала я, сама того не замечая. Речевой поток дядюшки Томаса запустил мой обычный подсчитывательный рефлекс.

– Что? – Дядюшка Томас и другой мужчина посмотрели на меня. На какой-то момент он показался мне знакомым, как будто я его знала целую вечность. Может быть, потому, что он был немного похож на Крокодила Данди, только не такой загорелый и без ковбойской шляпы, но с выгоревшими на солнце волосами. И его глаза были такими же бледно-голубыми, как и его джинсы. Когда он улыбнулся, в уголках его глаз образовались лучики морщинок.

– Сколько?

Я почувствовала, что краснею.

– Миллион 536 тысяч.

– А даже если так! – раздражённо сказал дядюшка Томас. – Не важно. Это всё равно куча денег, колоссальная прибыль.

– Если исходить из шестидесяти миллионов прибыли, – пробормотала я. – При сорока миллионах это будет миллион 124 тысячи.

– Неплохо, – сказал мужчина в джинсах. – Я потерял нить уже тогда, когда в первый раз прозвучало слово «процент». У вас в голове, наверное, имеется встроенный калькулятор?

Я кивнула.

– О, это очень сексуально, – сказал Крокодил Данди.

Я покраснела ещё больше.

– Сорок миллионов – это нижний предел, шестьдесят миллионов – более реалистично, и те, кто читал сценарий, понимают, что мы можем рассчитывать на значительно более крупную сумму, – сказал дядюшка Томас, опять облизав губы. – Но даже если нет: пятьсот тысяч вложить и получить миллион… 120 тысяч означает доход в двести процентов. Тебе такого не предложит ни один банк мира.

– Точнее говоря, это будет доход в 104,8 процента, – сказала я. Меня кто-то словно тянул за язык.

Дядюшка Томас облизал губы.

– Я имел ввиду, что будет примерно двойная прибыль.

– А если я вместо пятисот тысяч евро инвестирую… э-э-э… 275 тысяч евро? – спросил меня Крокодил Данди. Он не сводил с меня глаз.

– Чему я тоже буду рад – это лучше, чем ничего, – сказал дядюшка Томас. – Но я уверен, что ты можешь выделить больше.

– Ну, если мы будем исходить из того, что фильм принесёт сорок миллионов, а дядя Томас из своих 12,8 процентов выделит вам двадцать процентов, – сказала я, – то это получится миллион 24 тысячи, и при вложении 275 тысяч евро это будет прибыль в… – Да, это действительно было сексуально! Как странно. – … 273,7226 процента. Если округлить.

– Сказочно, – сказал Крокодил Данди. Он, смеясь, покачал головой.

– То есть ты участвуешь? – спросил дядюшка Томас.

– Ни в коем случае, Томас, – ответил Крокодил Данди. – Во-первых, я не располагаю такой большой суммой. И во-вторых, когда какой-нибудь твой проект принёс хотя бы евро прибыли? Нет, я восхищаюсь искусством подсчёта этой юной дамы. – При этом он улыбнулся своей неотразимой улыбкой. Я ненавижу эти слова, но от его улыбки у меня подкосились ноги.