Небо. Парашют. Юноша

Я не сразу поняла, что мы уже не несемся вниз, а чинно спускаемся на землю под куполом парашюта.

– Ты нас чуть не угробила! – услышала я сквозь заложенные уши возмущенный голос инструктора. – Я же сказал, руки раскинь!

Я ничего не ответила. Хотя обычно я довольно живо реагирую на разного рода критику в свой адрес – то оправдываться начинаю, то, наоборот, возмущаться. Мои ноги и руки расслабленно обмякли, я была похожа на безвольную тряпичную куклу.

Когда инструктор строго сказал: «Ноги подогни, идем на приземление!», я испугалась, что не смогу выполнить этой простейшей команды.

Кое-как я подтянула ноги вверх и крепко прижала колени к груди. Вниз я старалась не смотреть, потому что земля была совсем рядом и она стремительно приближалась. Скорость спортивного парашюта – крыла – довольно высока, на нем не получится медленно спланировать на спасительную твердыню.

И только когда ноги мои коснулись наконец земли, я вздохнула облегченно.

Первое: я на земле и в полной безопасности. Я совершила парашютный прыжок и, как ни странно, выжила.

Второе: ко мне опять направляется Кирилл Калинин, он улыбается! Мне!

Третье: больше никогда, никогда, никогда в жизни я не буду прыгать с парашютом!!!

– Ты обязательно должна попробовать еще раз! – воскликнул Кирилл Калинин, заключая меня в пахнущие туалетной водой от «Хуго Босс» объятия.

– Да, конечно, надо будет как-нибудь собраться, – пробормотала я, утыкаясь носом в его свитер.

– Что значит как-нибудь? Это несерьезный подход. Давай прямо сегодня. Кстати, я записал тебя в восьмой взлет.

Я подняла на него полные ужаса и немой мольбы глаза.

– Да ладно, ладно, пошутил я, – расхохотался Калинин, – на сегодня с тебя стрессов хватит. Но ты увидишь, что к этому привыкают.

Интересно, что он имел в виду под расплывчатым определением «это» – толкающийся воздух, оглушительный свист в ушах или матерящегося инструктора?

– Хочешь чаю? – миролюбиво спросил Кирилл.

– Лучше коньячку, – хрипло возразила я.

– Как скажешь, красавица, – он приобнял меня за плечи и увлек в сторону аэродромного бара.

Ну а я недоверчиво на него поглядывала. Интересно бы узнать, что стало причиной такого расчудесного превращения? Из равнодушного свидетеля моего позора Калинин-младший вдруг превратился в галантного кавалера. И даже соблазнителя – иначе с чего это он так странно и внимательно посматривает на мое лицо? Неужели я вдруг стала казаться ему красивой? Фантастика!

– Саня, а очки ты не хочешь снять? – наконец вежливо поинтересовался он.

В панике я провела ладонью по своему лицу. Так и есть – на мне оставались огромные парашютные очки фасона «бешеная стрекоза»! Я постаралась элегантным жестом поднять их на лоб.

В баре он заказал для меня коньяк и шоколадку, а себе – зеленый чай. Я с изумлением смотрела, как удовлетворенно он размешивает в бледноватом пойле сахарок. Неужели он один из ярых поклонников здорового образа жизни? Если так, то в моей порочной компании ему делать попросту нечего.

Перехватив мой взгляд, Кирилл объяснил:

– Мне просто прыгать сегодня еще. Слушай, а чего здесь сидеть, пойдем на воздух!

Я радостно кивнула головой. Бушевавший в моей крови адреналин обострил все эмоции, в тот момент я готова была пойти за Кириллом Калининым хоть на край света.

Мы бок о бок уселись на зеленый газончик.

– За твой первый прыжок! – Калинин трогательно отсалютовал мне чашкой с невинным содержимым.

Я залпом опрокинула свой коньяк.

– За первый и последний.

– Так не говорят, это плохая примета, – он щелкнул меня по носу, – никогда не говори «последний» прыжок. Надо говорить «крайний».

– Слушай, а почему твое отношение ко мне вдруг так изменилось? – осмелев, поинтересовалась я.

Он притворился удивленным:

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь. То ты выгоняешь меня из квартиры прямо во время интервью. Обещаешь позвонить и не звонишь. Не запоминаешь моего имени. А то вдруг ведешь себя, как будто мы друзья.

– Мы и есть друзья, – усмехнулся он, – ты теперь ведь одна из нас. Ты парашютистка.

Я вдруг поймала себя на том, что уже несколько минут беззастенчиво пялюсь, как Калинин, трогательно вытянув губы трубочкой, сосредоточенно дует на свой чай. Только когда мой взгляд был неожиданно перехвачен, я смутилась и отвернулась.

– А ты симпатичная, – вдруг сказал он.

Я вспомнила самолетный разговор с Денисом, который утверждал, что якобы я нравлюсь Калинину-младшему. Но в это поверить невозможно! Если я ему с самого начала нравилась, то почему же он так странно себя вел? Или это его эксклюзивный запатентованный способ разбивания дамских сердец – сначала изобразить хладнокровный игнор, а потом обрушить на жертву весь бездонный запас своего душевного тепла и обаяния?

– Спасибо, – улыбнулась я, – ты тоже ничего. Сто раз замечала необъяснимый факт – перед самым поцелуем у приближающегося мужского лица словно мягчеют черты. Линии размываются, и даже немножко сглаживаются морщинки. Почему-то сначала я именно об этом подумала, и только потом до меня дошло – да он же собирается меня поцеловать!

Кирилл Калинин, который утром называл меня Олей, который подобострастно хохотал над плоскими шутками стрип-принцессы Инги, собирается меня поцеловать!

Что мне оставалось делать?

В таких ситуациях у девушки есть лишь два варианта. Либо с размаху съездить по этой самой блаженно зажмурившейся физиономии и с воплем – я, мол, девушка приличная – навсегда исчезнуть с его горизонта. А можно поступить подругому – пришторить глаза ресницами, немного податься вперед и…

… Тот поцелуй был электрическому току подобен. Может быть, я просто давно не целовалась? Нет, скажу по-другому: давным-давно, со времен светлого студенчества, не целовалась я с горячими юношами. Притом не могу сказать, что мои мужчины были аморфными, нет, страсти в них хватало. Но положа руку на сердце, разве можно сравнивать поцелуй степенного клерка с поцелуем юного парашютиста?!

Вот-вот, и я о том же.

Кирилл Калинин целовался так, словно хотел меня съесть, – жадно, страстно и влажно. То был не медленный поцелуй гурмана, смакующего деликатес, а поцелуй изголодавшегося обжоры, дорвавшегося наконец до праздничного стола. И вот он уже еле слышно нашептывает в мое ухо:

– Пойдем в гостиницу! – и нежно так подталкивает меня под локоток.

А я отвечаю: «Нет!», но глаза мои все еще закрыты, а руки слепо блуждают по его спине. Так что это «нет» носит скорее кокетливо-утвердительный характер.

– Пойдем, – повторяет он, помогая мне подняться с травы.

И мне так приятно быть ведомой, пассивной; упиваясь этой неожиданной слабостью, я бреду за Калининым, как крыса за волшебной дудкой. Мы заходим в ветхую гостиничку, поднимаемся по лестнице вверх, Кирилл долго роется в карманах, ища ключ. А я тем временем лихорадочно вспоминаю, какие на мне трусы. Кажется, спортивные белые, в крупный горох. Не позорные, конечно, но и эротичными их не назовешь. И когда я лениво прикидываю, как бы половчее снять джинсы с трусами одновременно, в другом конце коридора появляется Инга. На ней прыжковый комбинезон, ярко-красный, белые волосы собраны в густой пучок. Она выглядит хорошенькой и свежей.

– Кирилл, я записала тебя в двадцатый взлет, – говорит она, но тут замечает меня и осекается. Вопросительный взгляд, приподнятые выщипанные бровки.

– Потом, все потом, – бормочет Калинин, беспардонно вталкивая меня в гостиничный номер, – я не буду прыгать в двадцатом. Запиши меня в двадцать третий, о’кей, солнышко?

И захлопывает перед ее носом дверь.

Поразительно, как всего за несколько часов жизнь может повернуться на сто восемьдесят градусов. Я приехала на аэродром толстеющей унылой бездельницей, а возвращалась триумфаторшей, которой достался главный приз – молодой влюбленный парашютист.

Возвращались мы все вместе. За рулем был Денис, Инга сидела рядом с отсутствующим лицом. Надо сказать, в ней погибла великая актриса, уж очень хорошо удавалось ей выражение «я здесь ни при чем». И только покрасневшие от злости уши и пальцы, нервно перебирающие прядь белокурых волос, выдавали некоторую напряженность ее внутреннего состояния.