Лизонька и все остальные

хотела спросить: а ты не подумала о том, что Анька может не захотеть вернуться? И вдруг четко осознала, именно осознала, потому что чувства были смятенные, путаные, не чувства, а клубок противоречивых, злых, ненавидящих змей, – мысли же были на редкость ясные, черно-белые, так четко прорисованные, что было видно, как петелечкой, тонкой и дрожащей, тянулось тягучее бесконечное, как гудок отправлении – у. Пууусть! И одновременно, как выстрел над ухом, до полной глухоты, которая в какую-то секунду уже воспринимается и как слепота, и даже как полная смерть: пусть! пусть!

Пришлось мотнуться на родину, в тамошний загс, чтобы найти документы, подтверждающие родственность с Иваном Сумским. От поезда до поезда успела заглянуть в старый свой двор. Все там было уже не так. Рукастый оказался хозяин. Не чета дедуле и бабуле. Вместо летней кухни стоял у него кирпичный гараж, а свою кухню он приставил к дому, и была она тоже кирпичная и мощно лидировала во всем дворе. Получалось, что старенькая хатка просто нахально приткнулась к новой кухне, которая и не кухня вовсе, а движущая сила всего хозяйства. Вперед и выше! Хозяйка – желтая, худая, – как-то тяжело, натужно носила свое легкое, почти детское тело с кирпичика на кирпичик, которые елочкой лежали на дорожке. Она не могла сразу вспомнить Лизоньку, но все-таки вспомнила, пригласила во двор, пододвинула табуретку, сказала, что болеет желудком, скорей всего, от проклятой тутешней воды, такая жесткая, глотаешь, глотаешь, а в животе сразу возникает камень, у вас, в Москве, конечно, фильтры, а тут кто нас за людей считает, чтоб делать нам хорошее? Поговорили о снабжении, ну что вы делаете с мойвой, ну я ее парю в духовке с луком, под гнет кладу в рассоле, кошка ее, конечно же, не ест, что она, дура, но у кошки есть возможность выбора. Поверите, раньше не ловила сучка мышей, а теперь – будь здоров, такая стала охотница. Ну, а у человека какой выбор? Свинина с салом в ладонь или мойва. Ну? Конечно, у вас там не то, а мы разве люди? А в моем случае? Если больной желудок? Молоко аж синее, если у хозяек, или химическое – тоже камнем в желудок – в магазине.

Содержательно поговорили.

Когда уже уходила, Лизонька увидела на подоконнике вазочку, старую, бабину. Защемило так, что хоть караул кричи.

– Извините, пожалуйста. Вы не отдадите мне ее? – кивнула на подоконник.

Поджала губы новая хозяйка.

– Вообще я к ней привыкла. Это она сейчас так стоит, а вообще в нее один гладиолус хорошо становится… Красиво… Горло узкое…

– Продайте! – взмолилась Лизонька.

– Чего это ради? – спросила хозяйка. – Сколько времени прошло.

– Она ведь никакая, – ответила Лизонька. – А мне память…

– Ну, не знаю, – сказала хозяйка. – Стоит себе и стоит.

Лиза достала деньги. Пять рублей.

Вазочка – матовая, хрупкая, горлышко лепесточками, пахла пылью, на донышке лежала скрепка.

Несла и боялась, что уронит, разобьет. Вот устроила себе развлечение, думала, зачем она мне, а сама прижимала к себе эту никому не нужную вазочку