Маша и Медведев

Когда за стол усаживались, смеркалось — зажгли лампу под низким розовым абажуром, и, принимая из Машиных рук большую синюю чашку, над которой ароматным туманным дымком вился пар, Василий Игнатьевич наконец заговорил:

— Не любитель я врать да сочинять, а посему расскажу тебе правду, а чтоб ты все правильно поняла, начать придется издалека...

Вот так Маша узнала о трагической гибели семьи генерала и о том, что осталась у него на всем белом свете одна родная душа — чудом уцелевший Митя, который его на этом свете удержал и до сих пор держит.

9

Потеряв молодую жену, Митя пытался найти забвение в работе и, заглушая черную тоску, загонял себя до такой степени, что сил хватало только добраться до постели. Помогало это плохо, зато дела быстро пошли в гору.

Вот тогда и появился в штате созданной им инвестиционной компании Гена Карцев — двоюродный брат из Калуги. Звезд с неба не хватал, но как было «не порадеть родному человечку»? И тетка слезно просила, да и кому же еще доверять безоговорочно, если не близкому родственнику?

И Гена, начав с охранника, постепенно поднимался все выше, пока не стал вторым лицом в компании — как говорится, из простых лягушек выбился.

Их общий дед, Дмитрий Михайлович Медведев, родился в 1906 году в семье путевого обходчика. Ему было шестнадцать, когда отцовская лошадь вернулась домой без седока. С тех пор никто больше обходчика не видел. Тот исчез, канул в Лету, растворился в небытии.

В восемнадцать лет дед приехал в Москву, поступил на рабфак, а через три года на юридический факультет Московского университета, но учебу не закончил — в 1929-м его арестовали, обвинив в распространении якобы фальшивого политического завещания В.И. Ленина. Это было знаменитое письмо XII съезду партии.

Почти три года он провел в лагерях Западного Урала, а отмотав срок, узнал, что местом жительства ему определен крохотный городок Каменск-Уральский в Свердловской области, приютившийся в устье речки Каменки, там, где она впадает в Исеть, который и статус города-то получил только в 1935 году. А еще через три года, в тридцать восьмом, врага народа и японского шпиона Михаила Дмитриевича Медведева вторично арестовали и из тюрьмы уже не выпустили — расстреляли.

К тому времени дед успел жениться на Дине Львовне Шестопаловой, тоже бывшей зечке, бывшей москвичке и бывшей же учительнице истории, неправильно и вредно трактовавшей генеральную линию партии большевиков. Теперь у них была совсем другая жизнь и совсем другая история, в которой не хватило места воспоминаниям — слишком больно.

Бабушка Дина осталась одна с двумя детьми: годовалым Мишенькой — будущим Митиным папой, и Сонечкой, зачатой в ночь перед арестом. Но дед этого уже не узнал.

Жили трудно, бедно — как все. Дина работала учетчицей на алюминиевом заводе — в школу путь был заказан, вечерами занималась с Мишей и Сонечкой, благо телевизоров тогда еще не было.

Перед самой войной барак, где они жили, сгорел. Но большое несчастье обернулось неожиданным благом — десятиметровой комнатой в коммунальной квартире на втором этаже двухэтажного деревянного дома.

Соседкой оказалась молодая одинокая женщина Паня, повариха из заводской столовой. Паню послал им Бог: кроме доброго сердца, легкого нрава и жизнеобеспечивающей профессии, она имела еще дом в деревне и какое-никакое хозяйство, которое тянула старушка мать, — огородик, пяток кур-несушек и картофельная делянка. В мае все вместе копали огород, в сентябре картошку. Жили одной семьей, потому, наверное, и выжили.

Вставала Паня в пять, бежала на работу, зато и заканчивала рано, брала Мишу с Сонечкой сначала из сада, потом из школы, кормила, гуляла, следила, чтоб делали уроки. Вот тут-то и выяснилось, что сама Паня абсолютно безграмотна. Так что, к радости ребятишек, учились они сообща, причем труднее всех приходилось именно Пане.

— Ну, читай, Паня! Смотри, как просто: «к» да «о» — «ко», «з» да «а» — «за». А что вместе получается?

— «К» да «о» — «ко», — послушно повторяла Паня, — «з» да «а» — «за».

— Ну а вместе? — торопила Сонечка.

— Козлуха! — догадалась сообразительная Паня. Так и приклеилось к ней это прозвище — Козлуха.

В 1959-м Сонечка вышла замуж и уехала в Калугу. А Миша окончил Политехнический институт в Свердловске и вернулся в Каменск-Уральский с молодой женой Настей. Через год умерла Дина и родился Митенька — продолжил ее на этой земле.

А еще через четыре года отца перевели в Москву, и остались у Мити от маленького уральского городка самые первые детские воспоминания, пачка черно-белых любительских фотографий и семейные предания и легенды.

Он помнил огромного черного кота с белой грудкой. Когда все засыпали, кот прыгал к нему в кроватку, обнимал тяжелой бархатной лапой, теплый, мягкий, и пел на ухо колыбельные, сонные песни. Кот был знаменит еще и тем, что писал в чужие шляпы, которые гости опрометчиво оставляли в прихожей или на кухне.

Когда они уезжали в Москву и грузчики выносили мебель, последним остался мамин туалетный столик с наполовину выдвинутым верхним ящиком. Кот заметался и втиснулся, забился в этот ящик — испугался, что оставят в опустевшей вдруг комнате, не возьмут с собой, забудут в неожиданно рухнувшем мире.

Помнил, как плыл над землей в надежных отцовских руках и вдруг увидел распускающуюся на дереве почку — огромную, многослойную, красно-бордовую, и был потрясен, заворожен открывшейся таинственной красотой пробуждающейся после зимней спячки природы.

Помнил, как гулял, почему-то один, в крохотном заснеженном скверике возле дома — неповоротливый в шубе и валенках, замотанный поверх шапки толстым вязаным шарфом. Тыкал прутиком в белые высокие сугробы и вдруг увидел забредшего в скверик теленка — огромного, незнакомого, страшного зверя. И замер — маленький, беззащитный, охваченный ужасом и отчаянием.

Помнил, как родители, уложив его спать, отправились в гости.

— Будь мужчиной, — сказал отец, плотно прикрывая за собой дверь.

И темнота стоглазо смотрела из всех углов, и он тихонько шептал себе:

— Спи, Митенька, не бойся. — И наконец действительно уснул, потрясенный безысходностью одиночества.

Помнил огромные, нагретые солнцем валуны на берегах Каменки и Исети и мамины слова:

— Ты представляешь, сколько им лет? Сколько они могли бы рассказать...

— Сказок? — восхищался Митя.

И мама целовала его в ямочки на круглых румяных щеках.

Помнил городскую трехэтажную баню, похожую на большой Дом культуры, и маленький рыночек через дорогу, где мама однажды спросила, нет ли редиски.

— А что это такое? — удивились тетки.

Помнил, как они сидели за столом и отец, потеряв сознание, упал на пол. Мама страшно закричала и бросилась к нему, а он замер на своем стуле, охваченный таким ужасом, что не мог даже плакать. Но через несколько минут отец открыл глаза и сел за стол как ни в чем не бывало. Никогда больше такого не случалось, до тех самых пор, когда через много лет отец вот так же потерял сознание, но больше уже в этот мир не вернулся.

Помнил, как мама сварила кисель и вместо сахара по ошибке положила в него соль. А папа выпил и ничего не заметил.

Летом они уезжали в деревню к Пане. И однажды, вернувшись из отпуска и отперев дверь своей комнаты, обнаружили, что пол, подоконник, мебель — все поверхности покрыты толстым слоем вялых, едва шевелящихся мух. Мама сметала их веником в совок и насыпала четыре мешка! А папа вынес мешки на улицу и сжег. Откуда взялись эти мухи и как расплодились в таком невероятном количестве — осталось необъяснимой загадкой природы.

В этой же квартире обнаружили они однажды с мамой чужого мужика: вернулись с прогулки — входная дверь открыта, а на кухне, сидя за столом, спит пьяный. Мама выбежала на улицу, стала звать на помощь. Митя потом долго не мог забыть, как тот смотрел, когда его уводили, — злобно и пронзительно. И Паня тайком водила его в церковь, чтобы сберечь от сглаза.