В глубине стекла

Бокал с прозрачным напитком принесли ему быстро. Отхлебнув приличный глоток вонючей жидкости, он почувствовал, как ром горячим ручейком прошёлся по пищеводу и опалил желудок. Олег даже не поморщился, глотал как лекарство, только зажевал парочкой орешков, взятых со стойки бара.

Компания немного притихла, зашушукалась, пока, наконец, Вовчик, видимо, как самый образованный, не заорал Олегу через всё помещение: «Эй, мистер, ком дринк водка!

— No, no, thank you! — радостно, по-американски осклабив зубы, помотал головою Олег. Он постарался, чтобы ответ прозвучал чисто, с англоязычной интонацией. У него не было никакого желания знакомиться с этой компанией, корешиться с ними. Эти не успокоятся, будут пить до утра, а потом станут требовать от него разных услуг, по дружбе: то покажи им, где тут дешёвые хорошие товары, то где девочек можно снять, то пусти их, поддатых, с аквалангом в море, в общем, себе дороже. Эту типично российскую черту — втягивать в собственную пьянку всех окружающих, а потом считать приятелем всякого, с кем вместе пил, и стараться сесть ему на шею, Олег отметил давно и старался избегать ситуаций, в которых его могут посчитать должником. Ставить на место зарывающихся «друзей» ему бывало крайне неприятно, те потом совершенно искренне обижались — они категорически не хотели понимать, что они-то здесь отдыхают, а Олег — работает. Не желая знакомиться с земляками, он обычно изображал из себя иностранца, которые в отеле, действительно, попадались достаточно часто. Отвечал, как и сейчас, либо на хорошем английском, либо на плохом немецком — результат его пребывания в стенах иняза. Прилично знающих иностранные языки среди соотечественников было мало, а те, кто знал, обычно ни к кому не приставали.

Со стороны компании слышались хохот и обрывки фраз, вроде: «Не, Вов, ты ему скажи…» Вовчик, собрав, видимо, все остатки школьных знаний, напрягся, чуть покраснел, хотя при его бордовой пьяной физиономии это было проблематично, и выдал:

— Эй, мистер, ви инвайт ю ту аур компани, — он помолчал и добавил на чистом русском, — халява, блин!

Олег снова плотоядно оскалился в типичной голливудской улыбке и, отрицательно покачивая головою, выдал длиннющую английскую фразу, абсолютно бредовую по смыслу, напичканную сложными грамматическими наворотами и староанглийскими словами. Когда-то, курсе на первом, он заучил эту фразу, чтобы при случае блеснуть глубиной познаний. Фраза своей абсолютной непонятностью должна была убедить компанию, что пообщаться не удастся. Вовчик открыл рот, похлопал глазами и с понтом «перевёл»: «Ну, он говорит, что не может, спасибо, говорит, жена ругаться будет». Подмигнув радостно улыбающемуся Махмуду, Олег уставился на свой стакан и снова перенёсся мыслями в ту осень, три года назад.

Ему отчётливо вспомнилась Ольга, ведущая урок. Если у Олега выпадало «окошко», он любил побродить по школе. Вид пустых и тихих коридоров, глухие звуки, доносящиеся из-за закрытых дверей, всё это приводило его в странное состояние умиления. Он стоял тогда в глубине коридора, совершенно незаметный из кабинета, и смотрел сквозь приоткрытую дверь класса на Ольгу. Она, видимо, объясняла новый материал, но слова он не слушал. Он смотрел на неё, и ему казалось, будто она исполняет некий прекрасный и выразительный танец. Руки её то плавно выгибались, привлекая к себе внимание, то вытягивались к классу в немом вопросе, то доверчиво раскрывались ладошками, взывая к ответной откровенности. Лицо её тоже жило своей жизнью, становилось то серьёзным, то ироничным, то радостно открытым, то весело изумлённым, то кокетливым, нарочито хитроватым. Но каким бы оно ни было, что бы ни выражало, оно было постоянно освещено мягким светом широко распахнутых глаз, озарённых теплом души.

Наверное, именно в этот момент, глядя на Ольгу, он ощутил вдруг странное волнение и понял, что просто коллегами они не останутся, что-то между ними должно произойти.

Кажется, в тот же день, он, якобы случайно, забрёл к ней в кабинет после уроков. Ольга сидела за своим столом перед стопкою тетрадей. Убирать класс ей больше не приходилось, с этим прекрасно справлялись дежурные, собственно, и дежурства помог ей наладить Олег. Как-то в первые дни сентября он увидел её после уроков снова с тряпкой и ведром в руках. Оказалось, что дежурные попросту смылись, а растерянная Ольга обречённо взялась за работу уборщицы.

— Ольга Ивановна, ну нельзя же так, — укоризненно выговаривал ей Олег, отобрав ведро, — вы же сами себя не уважаете, а как потом от детей уважения требовать? Раз за них уберётесь, другой, и всё, они привыкнут, что уборка — вещь необязательная. Кто у вас с дежурства смылся? Ну-ка, давайте журнал!

Отыскав в журнале нужный ему телефон, Олег взял Ольгу за руку, привел в учительскую, усадил рядом и со словами «Показываю, учитесь, пока я жив», набрал номер.

— Ало, это квартира Алёхиных? С вами говорят из школы, где учится Саша. Он дома? Нет? Ещё не пришёл? Нет, ничего не случилось, просто мы будем вынуждены просить вас приходить в школу и убираться в классе вместо вашего сына. Да, если он не желает… Да, знаете ли, сбежал, будем ставить вопрос о его поведении у директора. Да, конечно, ребёнок, со взрослым, как вы понимаете, разговор другой. Поговорите?! А о чём, собственно с ним говорить? Либо он выполняет требования внутреннего распорядка, либо надо искать место, где эти требования Другие, тем более что и с учёбой у него… Вы думаете? Боюсь, вы плохо информированы. Что? Дверь открывается? Да, конечно подожду. Да? Идёт в школу? Очень хорошо, надеюсь, Ольга Ивановна не станет требовать его наказания. Да. Всего доброго.

Он положил трубку и посмотрел на Ольгу.

— Вот так, девушка, уважайте себя.

С тех пор проблема уборки класса больше не возникала.

— Здравствуйте, Ольга Ивановна, — Олег начал скоморошничать, едва открыв дверь, — всё вы в трудах да заботах, домой не спешите.

— Ох, и не говорите, Олег Дмитриевич, — подхватила Ольга, — прямо высохла вся от трудов, так и умру, прямо на рабочем месте.

— Ну что вы, как же мы без вас! — Олег улыбнулся, и, давая понять, что ёрничанье закончилось, заговорил совершенно другим тоном: — Как вы тут?

— Нормально, — Ольга устало отодвинула от себя раскрытые тетради и откинулась на спинку стула, — нормально.

— Знаешь, я в школе жутко не любил математику, — Олег сел за первую парту, напротив учительского стола и, аккуратно сложив перед собою руки, изобразил отличника, — и отметки получал приличные, а не любил. Такой она мне скучной казалась. Цифры, буквы, сиди, их переставляй. Правила какие-то дурацкие: так можно делать, а так — нельзя. Почему? Геометрия, она ещё куда-никуда, а вот алгебра: функции всякие, производные… Наша математичка вечно таким противным тонким голосишком вещала: «А теперь возьмём производную». А как её брать? У меня слово «производные» почему-то с заводом ассоциировалось. Наверное, от «производства», даже приснилась однажды производная в виде какого-то страшного механизма с большой трубою. А из трубы — дым чёрный валит. «Я — производная, — говорит, — возьми меня». Кошмар! Проснулся в холодном поту! В арифметике все действия понятные, их на спичках проверить можно — сложить, вычесть, разделить. Корни, в общем, тоже. А производные? Дифференциалы эти, интегралы, хоть убей, ничего понять не мог. Нет, правило, конечно, выучишь, формулу запомнишь, даже примерчик простенький решишь, а всё в целом — непонятно. Неужели тебе в школе математика нравилась?

— Не то чтобы нравилась, но как-то легко давалась. У нас учительница математики очень хорошая была, и объясняла всё здорово, и требовала. Пока у неё четвёрку, бывало, получишь, намучишься, то одно ответь, то другое, то пример дополнительный реши. В общем, гоняла нас. А что программы касается, не знаю, может, там и правда есть лишнее.

— Да не может, а точно. Я помню, классе в десятом учился, дядя Петя, он инженер, в учебник мой по алгебре заглянул, только хмыкнул. «На кой, — говорит, — чёрт вам это всё нужно, я всё это в институте учил, а в работе понадобилась только элементарная алгебра да логарифмическая линейка, хотя задачки жизнь подкидывала — не чета вашим». — И действительно, ведь большая часть детей ничего не понимает.