Солнечный листопад-1 (ч.1-6)

   Слушать и дальше чужой разговор? Только вначале это было интересно, ведь мне все еще хотелось узнать о прошлом Немриных... Но о прошлом не было ни слова. А ощущать себя никому не нужной и дальше не хочу.

   Сердце застучало слишком болезненно. Я отвернулась, не желая смотреть и дальше на их улыбки и на Лешу.

   Ревную... Как же это мерзко. Сердце кольнуло. Ничего не могу с собой поделать. Пальцы сжались в кулаки, царапнув ногтями голубую в цветочек клеенку. Ревную так сильно, как ни разу в жизни. И к кому? К этой женщине, такой хорошей, доброй... Как я только могу?

   До боли закусила губу. От взрыва тройного счастливого хохота скривилась. Не удержалась.

   Он говорил, что его мир состоит из меня и никого больше. Никого. Только я. И с тех пор, как это услышала, стала маленьким собственником... как только что поняла. Леша - только мой. Он не имеет права жить для кого-то другого. Должен смотреть только на меня, никого не замечая. Хотя бы когда я рядом. Я прекрасно понимаю его слова про клетку. Я теперь также хочу запереть ее в эту самую клетку, чтобы спрятать от мира и эгоистично сохранить только для себя...

   Сама ужасалась таким мыслям. Как же мерзко себя чувствовала! Но не могла перестать думать так. Ревность выжигала все в груди, легко давила благоразумие и вообще разум.

   Я поняла, что не могу бороться с настолько сильный чувством. Нужно уйти... не могу и дальше продолжать с ними сидеть.

   Ксюшенька, это маленькое солнышко, мой персональный спаситель, именно тогда, когда я об этом подумала, подергала за рукав кофты, заставляя к ней наклониться, и шепотом пожаловалась, что ей очень скучно. "Пойдем поиграем?" - с умоляющей моськой спросила она, и я едва не бросилась со всех ног прочь, получив отличный повод уйти. Конечно же я согласилась, на радость ребенку, тут же утащившего меня с кухни в зал с далеко недетской силой.

   Никто и не заметил моего исчезновения.

   Ребенок, счастливый донельзя - мне стало немного стыдно, что я использую ее как причину ухода - усадил меня на диван и важно сказал, покачивая пальчиком, чтобы я не уходила, пока она бегает за игрушками. Я поклялась, что не сдвинусь с места, и пока девочка отсутствовала рассматривала интерьер, всеми силами стараясь отстраниться от вызывающих тошноту мыслей.

   Не знаю, куда Ксюшка бегала, но вернулась она очень быстро, с двумя здоровыми, размерами с половину ее, пакетищами. Из одного выглядывала куклина рука, ясно давая представление о содержимом. Девочка упала на колени, тяжело дыша и не без труда вывалила все богатство на ковер. Что там только не было: не только куклы - барби, а еще, как их там, братц, далеко не дешевые, состоящие их частей, крепящихся между собой, а имеющие цельное тело. Ворох разнообразных разноцветных одежек, привлекших повышенное внимание и восхищение своей цветностью, был сдвинут в сторону деловитой Ксюшкой, мебель: кресла, диваны, торшеры, тумбочки... в общем, практически все, что только можно представить - сгребены в отдельную кучку. Я смотрела на эту мечту каждой девочки от пяти до двенадцати и завистливо пыхтела. Всегда мечтала такой набор иметь, только кто мне его купил бы? Мама? Ярый противник кукол. Папа? Признавал только машинки, и его не волновало особо, что я как бы девочка. Так что я роняла слюни, расплющив лицо об витрину одного из городских магазинов, выглядывая набор-мечту, и уныло возвращалась домой, где меня ждали машинки и их хозяин-Лежик, мой вечный партнер в игро-гонках.

   Обговорив со мной с серьезностью профессионального дизайнера планировки комнат, Ксюшка принялась расставлять мебель, оставив мне сортировку одежки и великодушно доверив обстановку спальни.

   Мечты исполняются, блин, только что-то поздновато. В почти двадцать лет играть в куклы... Зато это прекрасно отвлекало от всех мыслей. Мы болтали с Ксюшкой о всяких глупостях, о которых я не могла вспомнить через пару минут, смеялись, и совсем не нуждались в этих "глупых и скучных взрослых".

   В общем, Соня упала в детство. Часика эдак на два - до сгущения легких сумерек. Мы обе заигрались в переплетение отношений Кена, Барби-Кейт и Барби-Лили настолько, что не заметили, как начало темнеть. Причем, не сами заметили - нас отвлекли и указали на это, а еще громко позвали ужинать. Я подняла голову. Олеся Павловна с задорным видом, молодившим ее просто удивительно, выглядывала из-за двери. Я мгновенно помрачнела. Гадкая ревность, тщательно запиханная далеко вглубь, вновь поднялась, сметя все настроенные преграды. Стало еще более мерзко. Чувствую себя помойкой - скопищем самого отвратительного, что может оставаться от людей. А Олеся Павловна улыбается светло и искренне, даже не подозревая, что чувствует та, кому направлена улыбка.

   Ксюшка забыла про все на свете, с гиканьем, радостно размахивая руками и подпрыгивая, побежала на кухню, юркнув между женщиной и косяком. Куклы, выброшенные за ненужностью, со стуком попадали на пол.

   Я есть хотела. Сильно. Но идти на кухню... не-ет, вот этого не хочу. И сказала женщине, нацепив вежливую улыбку, что не голодна.

   Они - семья. Я - отдельно. Пусть Мари сказала, что я, якобы, член их семьи, сейчас я это не чувствую. Лишняя. Не хочу еще раз почувствовать это. Лучше тут посижу, в детство еще раз вернусь и отвлекусь от мыслей.

   Мне вернули мою же вежливую улыбку, разом подняли , причем сделав это быстро, ненавязчиво и в тоже время настойчиво подняли с пола, и повели на кухню, заговорив расписыванием прелестей жареной курочки, картошки и свежего салата... Я не успела оглянуться, как уже сидела за столом, в руке сжимала вилку, а перед носом стояла здоровенная тарелка с горой снеди. От куриной ножки в обрамлении тончайших ломтиков картофеля шел такой упомрачительный аромат... я рядом сидящие Мари и Ксюшка так чавкали и гремели вилками, что я не смогла удержаться от соблазна и хищно нацелила зубья столового прибора на румяный бок ножки.

   Леша... Леша разговаривал с Олесей Павловной. Не замечая меня. Вообще. Кость хрустнула и переломилась пополам - это я не заметила, с какой силой сжала ее зубами. Вот бы эту косточку запустить в лобешник кое-кому... но я подавила этот порыв и всю энергию решила тратить на уничтожение ужина.

   Вот честно, устала от ревности. Мучиться оказалось очень тяжело. Чтобы она не вздумала возвратиться, старалась смотреть в тарелку, и не коситься на Лешу. Больно на него смотреть. Видеть, что он меня больше не замечает.

   Я хотела, как и всякий воспитанный гость, вымыть тарелки, но Мари подхватилась первой, не прекращая разговаривать с Олесей Павловной. Руки застыли в воздухе, над тем местом, где только что лежала тарелка. Улыбка, какую нацепила, исчезла. Никому не нужна моя помощь. Да и я в сущности тоже.

   Стремительно отвернулась к Ксюшке, нагнулась и весело спросила, хочет ли она еще поиграть? Ребенок был только рад и я позволила ему утянуть себя прочь.

   Барби потеряли актуальность. Зарядившись энергией, Ксюша захотела пряток. Ну прятки так прятки. Я пожала плечами.

   Прятаться в пределах одной, довольно маленькой для такого комнате, оказалось не интересно, так что территория расширилась до всего первого этажа. В ходе пряток, а они растянулись у нас ого-го на сколько, за окном стемнело окончательно, я успела изучить чуть ли не весь дом, налюбоваться каждой комнатой, быть раз шесть пойманной, а два раза вообще заблудилась. Сама не знаю, как это вышло. На второй раз искали меня уже все, а не только маленькая девочка. И нашли, отчаянно чихающую, с паутиной на голове и рукавах в какой-то подпольной - в смысле под полом расположенной - каморке, скрюченную в три погибели между комодом и стиральной машинкой несколько доисторического вида. Нашла Мари. Леша стоял в стороне. И, надо же, смотрел на меня. Вот встретилась в его зелеными, наполненными тревогой глазами, и совсем растаяло, великодушно забыв многочасовое игнорирование... почти забыла, так как он, едва я выбралась, вновь повернулся к Олесе Павловне.