Возвращенный рай

Дойдя до песка Лили сняла туфли-лодочки и понесла их в руках, пока не подошла к тенистому месту возле большой развесистой пальмы. Тут она бросила их на песок, села рядом сама, поправила на коленях юбку в яркий цветочек и стала смотреть на окаймленные пеной разбивающиеся волны, и дальше, до самого горизонта, где море соединялось с небом в мягком мареве чистой лазури.

Первое потрясение от откровений отца теперь начало смягчаться – как быстро человеческое сознание способно примириться с неприемлемым! – и многие вещи, которые озадачили ее, все-таки ни на секунду не вызвали настоящего ужаса, теперь же начали укладываться на свои места, как квадратики рисунка-загадки.

Почему, размышляла Лили, она по-настоящему так и не заинтересовалась частыми поездками на остров Джорге и дяди Фернандо? Почему не сумела понять, что законный экспорт цветной одежды и бананов, так же как любительское коллекционирование ее отца редких марок, явно не могли обеспечивать им такой стиль жизни, который она всегда принимала как само собой разумеющееся? И почему она, непослушная, азартная Лили, подчинилась отцу, когда тот запретил ей ходить на северо-восточную оконечность острова? Было ли это потому, что инстинктивно она знала: если сделает это, то разрушит очарование своего воображаемого эдемского сада; посещение запретного места равносильно вкушению запретного плода?

Но теперь шоры упали с ее глаз, и Лили увидела в подлинном свете всех, кого любила. Не только Джоpге и дядю Фернандо, но также и отца, и дедушку Висенте, и Ингрид, готовую оправдать любое зло при условии, что она останется с любимым человеком, и даже мать…

При мысли о ней Лили нахмурилась и потеребила свой лоб. Что же имела в виду Ингрид, когда говорила, что Лили не все знает о ее смерти? Разве Лили не видела собственными глазами, как она лежала на полу гостиной в луже крови? И разве отец не сказал ей, что мать покончила с собой из-за того, что ее бросил Джорге?

Память об этом причинила ей особую, самую острую боль. Ах, мама, почему, почему? – вопрошала Лили, хотя прекрасно понимала, что Джорге представлял собой не меньшую опасность, чем наркотики. Даже те, кто его презирал, привязывались к нему. Отвращение к нему, отвращение к его слабостям ничего не меняло. Те, кого он поработил и кто бежал к нему по мановению его руки, думали: всего один, последний раз – один только раз! Дай я почувствую прикосновение его губ, его рук, всего его тела еще раз, а потом навсегда брошу его. Но сделать этого они не могли. У ее матери не хватило духу решиться на это, и несмотря на все свои клятвы и заверения, Лили ужасалась при мысли о том, что если он подвергнет ее испытанию, у нее тоже не хватит решимости порвать.

Ее охватила грусть, большая, как волна океана, и на вдруг почувствовала себя старой, такой же старой, как пальмы, как сам этот остров. Пляж не должен пробуждать в ней такие чувства! Здесь ее прибежище, здесь она должна была бы забыться, очиститься душой. Но не могла. Прошлое, настоящее и будущее, казалось, слилось в одно целое, она словно попала в западню, не умея избежать уготованной ей судьбы, уязвленная и напуганная.

Бесцельно оглядывая пляж, Лили слегка повернулась и с досадой заметила, что на пляже появился кто-то еще. Среди деревьев показался мужчина в шортах и желтой рубашке. Лили с негодованием уставилась на него. Когда он несколько приблизился, она узнала в нем пилота, который доставил ее вчера на остров – неужели это действительно было только вчера?! Ее чувства к пришельцу несколько смягчились, ей даже показалось, что он может превратиться в ее друга и союзника, хотя в первый миг она посчитала его незнакомцем, который нарушает уединение страдающей от душевных мук женщины.

– Мое почтение, – приветствовал он Лили, останавливаясь поодаль, в нескольких ярдах от нее, – одна рука – в кармане шорт, в другой – свернутое пляжное полотенце. – Не ожидал вас здесь увидеть.

Лили взглянула на него и отвела взгляд.

– Я прихожу сюда, когда мне хочется побыть одной, – произнесла она с вызовом и намеком.

– Ах, простите. Этот пляж частный?

– Весь остров частный – конечно, если не считать гостиницы.

– Мне и в голову не пришло. – Лицо его вытянулось. – Честно говоря, весьма неудобно для тех, кто здесь работает. Но раз уж вам принадлежит остров, то вы имеете полное право решать, кто может пользоваться пляжем.

С некоторым удивлением Лили отметила раздражение в его голосе, что сильно отличалось от вчерашнего дружелюбия, и с запозданием поняла, что она обидела его, сама того не желая. А его ответ – естественная реакция сильного и уверенного в себе человека.

– Тогда я оставлю вас в покое, – добавил он, поворачиваясь.

– Нет! – живо воскликнула она. – Уходить вам совсем необязательно. Простите. Я не хотела вас обидеть. Просто… мне действительно хочется побыть одной. У меня голова идет кругом от уймы забот.

За его темными очками вздернулась бровь.

– Вы беспокоитесь об отце. Хорошо понимаю это. Нет, откуда вам понять! – хотела она возразить.

Но вместо этого неопределенно кивнула.

– Да, я беспокоюсь о нем. Он… серьезно болен.

– Я слышал об этом. Сочувствую. Что же собственно с ним?

Лили смотрела на свои ступни, которые высовывались из-под юбки как из-под шатра.

– У него рак. Разве вы не знали? Я думала, все здешние служащие давно знают об этом.

– Ну, я не совсем местный служащий. – В его тоне опять прозвучало некоторое наигранное удивление, и Лили сообразила, что и эта ее фраза прозвучала слишком покровительственно. Неужели так подействовало стрессовое состояние, придав тебе качества, которые ты сама ненавидишь в людях? Или же заговорила другая сторона твоей натуры, которая только ждала удобного случая, чтобы заявить о себе. Лили Брандт, избалованная девчонка, дочь и внучка торговцев наркотиками – Господи!

К горлу опять подступил комок. Лили с трудом совладала с собой, желая, с одной стороны, чтоб он ушел и дал ей возможность выплакаться, а, с другой, ей неожиданно захотелось, чтобы он остался.

Ей как-то удалось все-таки подавить всхлипывание, издав хриплый смешок.