Считай звёзды (СИ)

Поднимаюсь на второй этаж, прислушиваюсь, пока иду к запертой комнате. Тихо. Никаких звуков. Останавливаюсь напротив, согревая ладони в карманах кофты. Слушаю. По ту сторону ничего. Начинаю нервно дергать край упаковки от сигарет, пока соображаю, что сказать:

— Я не могу свалить. Там все документы и ключи, — закрываю рот, постучав верхним рядом зубов о нижний. Тишина. С раздражением выдыхаю усталость, накопленную в легких, и поворачиваюсь спиной к стене рядом с дверью. Сажусь, вынув сигареты, чтобы закурить, параллельно насильно вытягиваю из себя слова:

— Ты всё равно не сможешь там долго сидеть, — сжимаю сигарету зубами, теперь перерывая карманы в поисках зажигалки. — Так что давай я просто расплачусь за убыток, заберу вещи и свалю, — процеживаю, чиркая зажигалкой, и подношу огонек к кончику сигареты, начав втягивать никотин. — Многие вещи можно заменить, — дымлю с хмурым видом, пока убираю источник огня обратно в карман, а взглядом натыкаюсь на порванного кролика, что валяется на полу комнаты Райли. Прикусываю внутреннюю сторону щеки, зажав ее зубами, и подношу к губам сигарету:

— Знаю, некоторые вещи заменить нельзя, но… — сильнее свожу брови к переносице, слегка повернув голову к своей двери. — Слышь, ты не могла бы подать какие-то признаки жизни? — затягиваю, вслушиваясь в тишину. — Я не рассчитывал на такую масштабную разруху, поэтому… — начинаю злиться из-за отсутствия ответной реакции. Да, хорошо осознаю свою вину, но и распинаться не в моем стиле, так что раздражение растет непроизвольно. Не в моих силах контролировать его.

Сжав губы, держу гнев и занимаю себя звонком. Набираю номер матери, поднеся телефон к уху, и кончиками пальцев, которыми держу сигарету, давлю на висок, сидя в ожидании чуда. Абонент недоступен. Потрясно. Я в чужом разгромленном доме. По ту стенку неуравновешенная девчонка, от которой можно ожидать всего, а моя мамка неизвестно где с человеком, к которому не питаю доверия.

Сильно затягиваю.

Тишина.

До охерения знакомая ситуация. Отец тоже заперся.

Сажусь к двери, опираясь на ее поверхность спиной, чтобы точно не упустить момент открытия чертовой крепости. Немного задираю рукав кофты, открываю кожу по локоть, не без неприятного ощущения воспринимая травмированную поверхность с обилием ожогов. Местами кожа настолько бледная, что несложно догадаться, чем именно она была атакована. Затрудняюсь сказать, что расстраивает сильнее: то, как люди реагируют на шрамы других, или то, к какому умозаключению они приходят в процессе оценки. Надо мной часто смеялись, считая, что я использую увечья для привлечения внимания. Или мальчишка настолько глуп, что посчитал депрессивный мейнстрим своим верным путем для выделения на фоне общества.

Прижигаю сигарету на месте разгиба локтя.

Самое интересное, что ни один из шрамов не был итогом моего воздействия. Всё это дело рук «единственных и неповторимых» матери. Она просила меня никому не рассказывать. Говорить, что я упал, случайно поранился, играя в лесу, парке, неважно где. Но, чем больше и чаще начали появляться повреждения, тем меньше мне верили. Так что я вовсе замолчал, прекратил объяснять, думаю, поэтому все посчитали меня «больным». Зато мамка весело проводила время со своими ебырями. Судя по звукам, блять.

Убираю сигарету, изучив участок кожи, который довольно часто травмирую. Я хорошо запомнил. Отец выбрал это место. Тогда зрелище вызвало ужас, но с каждым годом всё сильнее понимаю его поступок.

***

«Пап, а где мама?»

Смотрит на мужчину без какого-либо подозрения, так как в голове юного мальчишки ещё нет тех самых разрушающих мыслей — правды о мире вокруг, той самой темной, жгучей, давящей. От того он так спокоен. Может, мама вышла в магазин? Или встретиться с подругами? Мама вернется, просто ему интересно.

В волосах молодого мужчины легкая седина. Неправильно, учитывая его возраст, видеть такую изнеможенность от существования. В глазах усталость, стоит ли ему поспать? Сидит за своим рабочим столом в комнате, пока на пороге топчется ребенок, держащий в руке рюкзак, касающийся пола:

«Мама когда придет?» — смотрит на отца, а тот подпирает голову ладонями, сутулясь, но не выдает своего состояния. Поднимает лицо, начав нервно мять ладони. Пустой взгляд, в котором ещё различимо человеческое тепло, направлен на сына. Вдох. Выдох. Он устал.

«Мы будем играть?» — мальчик ждал возвращения домой. Он указывает ладонью в сторону гитары, что мирно покоится у стены. Мужчина оглядывается на неё. Столько неясного равнодушия выражается во всем его существе… Необычно видеть его таким, и будь мальчишка постарше, он бы обратил на это должное внимание, но не сейчас. Он слишком мал.

Отец поднимается со стула, руки болтаются вдоль тела, пока лениво шаркает к музыкальному инструменту. Сжимает ладонью. Стоит. Смотрит в пустоту где-то в своих ногах.

Вокруг всё настолько серое, аж глаза болят.

Ему не хочется больше терпеть.

Оборачивается к сыну со сдержанной улыбкой на устах:

«Ты сегодня позанимайся один, — слова звучат невнятно — так не охота ему говорить. — Я приду позже. Хочу поспать днём перед ночной сменой», — обычная, типичная просьба. Мальчик кивает без задней мысли. Движется к отцу, протягивая обе руки к большой по размеру гитаре, и прижимает ту к груди, пока разворачивается, поспешив обратно в коридор. Мужчина следует за ним, ладонью потирая спину сына. И тормозит на пороге, пальцами сжимает дверную ручку, взгляд опускает в пол. Не в его силах смотреть на ребенка с черным таким желанием в груди.

Хочет остаться. Но нет больше…

Нет, не думай, сделай это.

Дилан проходит немного вперед по коридору и оборачивается, услышав тихий щелчок замка.

Именно в тот день тишина стала его кошмаром.

Вырываюсь из сна с ощущением, будто что-то чугунное падает на голову. Такая сильная мнимая боль, даже перед глазами сохраняется темнота следующие несколько секунд, пока растираю опухшие веки, стараясь морально отойти от увиденного. Нельзя думать ни о чем подобном перед сном. Обязательно что-то всплывет из глубин сознания. А тормошить прошлое не люблю.

Опираюсь холодными ладонями на паркет, начав крутить головой. Вокруг темно. Коридор во мраке и морозе. Кончиками пальцев ощущаю, как из-под двери за спиной вырывается ветер, поэтому и минуты не проходит после пробуждения, как опять хмурю брови, настороженно двигаясь от двери, с напряжением уставившись на щелку над паркетом:

— Эй, — приходится откашляться, но добиться избавления от хрипоты не выходит. — Зачем ты открыла окно? — морщусь от холода, заставив себя подняться на ноги, что еле держат, ноя после смены их положения. В стопах неприятное ощущение песка. Немного сгибаю колени, рукой сжав ручку, и дергаю. Заперто.

— Райли? — сдерживаю раздражение.

Ненавижу. Изоляцию. Других. Когда понятия не имеешь, что происходит по ту сторону. Как в случае с отцом.

Наверное, этим стоит оправдывать мое грубое поведение. Пинаю дверь ногой, рассерженно, практически яростно обещая:

— Если ты не подашь звук, я выбью дверь, заодно и тебе вставлю по самые…

Что-то тяжелое прилетает с той стороны, ударившись о деревянную поверхность. Слышу звон стекла. Думаю, это одна из завалявшихся бутылок. Связь, блять, установлена. Не знаю, почему повторно бью ногой дверь, видимо, мне необходимо вынести из тела накопившиеся отрицательные чувства, вызванные херовым воспоминанием.

Сую ладони в карманы, надеясь согреть их, и ругаюсь:

— Ты, блять, можешь не говорить со мной, но дай забрать документы, и я свалю к херам из этого гадюшника, — тяжело дышу, вновь встретившись с молчанием. Дура. Пошла в задницу. Да, я виноват, но не стану распинаться перед человеком, который ничем не лучше меня.

С легкой ноющей болью в сердце спускаюсь на кухню, чтобы принять успокоительное. Мне требуется быть собранным и вести себя сдержанно. Лучше в принципе помалкивать, зная, как эта девчонка выходит из себя.

Точно.